Великий Моурави 5

руках жизнь пленного царя, да испустит он последний вздох при заходе солнца! Но,

кажется, святой Хуссейн сжалился надо

мною: вчера от князя Шадимана прибыл гонец с посланием ко мне и к Баака,

сторожевой собаке царя Луарсаба. Когда

утром сарбазы известили о твоем появлении, я радостно подумал: сам аллах

поставил на моем пороге опытного советника.

Пока ты будешь наслаждаться кальяном...

- Ты отуманишь меня смыслом послания царю Луарсабу?

- О хан! Ты угадал, как угадывает счастливая судьба желание

правоверного.

- Не обрадовал ли тебя подарком везир Шадиман?

Долго и жадно рассматривал Юсуф-хан резной ларец из слоновой кости, на

дне которого перстень, окаймленный

розовым жемчугом, излучал изумрудный огонь. Беспокойная мысль, что этот перстень

удивительно подошел бы к его

большому пальцу на правой руке, мешала Юсуфу сосредоточить внимание на послании.

Не волновала хана мольба

Шадимана к Баака уговорить царя Луарсаба покориться шах-ин-шаху и, приняв

мохамметанство, вернуться, дабы изгнать

Теймураза, воцарившегося в Кахети. Не волновали уверения Шадимана в том, что

действия Теймураза губительны. Как раз

на этом месте чтения Юсуф решил, что лучше, пожалуй, надеть кольцо на средний

палец, а не на большой, - заметнее...

И когда Баиндур, одолев послание, спросил, каково мнение Юсуфа, тот

задумчиво проговорил: "Аллах свидетель,

на большом пальце левой руки еще заметнее будет".

Баиндур промолчал, боясь показаться невеждой, но в полночь призвал

Керима и потребовал разгадки.

- Неизбежно мне подумать не долее базарного дня.

- Что? - взревел Баиндур. - Ты думаешь, я поднял себя с мягкого ложа

для твоих размышлений? - и указал на

песочные часы: - Вот твой срок!

Керим вздохнул: песка в верхнем шаре не больше чем на пять минут!

"Любой мерой узнаю, зачем приехал собака-

хан! Не с тайным ли поручением? Да отвратит аллах злодейскую руку от царя

Луарсаба! Выведать! Выведать, хотя бы с

помощью услужливого шайтана, для чего оторвал меня гиена-хан не от мягкого ложа,

а от жестких мыслей! Да будет жизнь

светлого царя Луарсаба под покровительством Мохаммета!" Последняя песчинка упала

из узенького горлышка на

золотистый бугорок. Керим просиял:

- Святой Хуссейн, сжалившись над моими скудными мыслями, подсказал

истину. Юсуф-хан, боясь прямых слов,

намекнул, что ты, хан из ханов, одним пальцем даже левой руки можешь помочь ему

в большом тайном деле.

- Керим! О Керим! Ты угадал! - хан недоверчиво взглянул на Керима: "Не

хватает, чтоб этот сын сожженного отца

заподозрил меня в тупоумии". - Я хотел проверить тебя, Керим, ибо сразу, без

помощи Хуссейна, разгадал...

- О Аали? Кто думает иначе? Ведь Юсуф-хан к тебе прискакал? И не за

одним пальцем левой руки... Может, ему и

двух рук не хватит!

- Керим, да защекочет тебя жена чувячника? Ты опять угадал. Рук надо

много... Выслушай и подумай, но не долее

половины базарного дня.

И Баиндур принялся подробно пересказывать то, что узнал от Юсуфа.

Все началось с наложниц, которые громко стали сетовать на

невнимательность к ним шах-ин-шаха: он упорно не

останавливает на них свой алмазный взор, а одежда их изношена и скудны

украшения!

Мусаиб рассказал шаху о зазнавшихся наложницах, чья красота давно стала

сомнительной, и предупредил, что

такой ропот может вызвать у обитателей ханских гаремов сочувствие к перезрелым.

Но вместо свирепого повеления высечь молодых кизиловыми ветками, а

"сомнительных" изгнать, заменив более

красивыми, шах сочувственно вздохнул и приказал поручить богатейшим купцам

отправиться в Индию, Афганистан и

Египет за лучшими тканями, драгоценностями и благовониями, выдав в задаток мешок

туманов. Потом милостиво повелел

передать наложницам о шахском снисхождении, ибо они на погребении Сефи-мирзы

потрясали небо воплями и, вырывая

из своих кос толстые пряди, бросали их на возведенный курган, а "сомнительные"

разрывали ожерелья, запястья и другие

украшения, вырывали из ушей серьги, закидывая ими могилу, и, рыдая, уходили,

даже не оглядываясь на свое богатство,

проворно подбираемое нищими.

Али-Баиндур как-то по-кошачьи подскочил к дверям. Убедившись, что никто

не подслушивает, он удобно

облокотился на мутаки, затянулся дымом кальяна и, ехидно прищурившись,

продолжал:

- Юсуф-хан клялся, что царственная ханум Лелу не снимает белой одежды,

не носит никаких украшений и вместо

былой страстной любви выказывает шаху лишь ненависть и презрение. Она навсегда

отказалась делить с "львом Ирана"

ложе и заколотила гвоздями внутренние двери. Жене Эреб-хана удалось узнать от

третьей жены шаха, что повелитель

Ирана, лишенный приятной, тонкой беседы за изысканной едой и разумных советов

Лелу, без которых раньше ничего не

предпринимал, сильно страдает, ибо жизнь его стала скучной и однообразной.

Напрасно встревоженный Мусаиб уговаривал

Лелу остерегаться гнева шаха, ибо он может потерять терпение. Напрасно в слезах

упрашивали другие жены и многие

наложницы не подвергать себя опасности. Лелу спокойно отвечает, что ей сейчас

страшна только жизнь и чем скорее она

кончится, тем лучше. А любить убийцу своего единственного, неповторимого сына,

чистого, как родник святой горы,