Великий Моурави

конных и пеших. Всех одеть и вооружить придется, шашки, папахи, чохи, цаги,

а коням - седла, подковы, чепраки - все нужно будет. Хотел точно узнать,

сколько у купцов товара, а у амкаров - изделий. У кого много - больше

закажу, у кого мало - меньше.

Амкары и купцы покраснели, словно вынырнули из кипящей воды. Сиуш

огромным ярким платком вытер на затылке капельки пота. Мелик так и застыл с

приподнятой бровью.

- Можно проверить... - нерешительно начал и опасливо оборвал оружейник

Гогиладзе.

- Небогатым на год можно пошлины уменьшить, - продолжал Саакадзе, - уже

положил об этом царя просить...

- Если никто не будет пошлин платить, чем царство содержать? -

забеспокоился Сиуш.

- Чужеземным купцам закажу половину.

- Как можно такое, Моурави? - вскрикнул Эдишер. - А наши амкарства что

будут делать?

- Не хочу вас обременять, друзья. Я полагаю, у вас, купцов, мало

осталось товаров. Что найдете, заберу, а остальное купим на стороне...

- Неслыханное дело, Моурави!.. Значит, мы на наши лавки должны замки

повесить!

- Что же, с замками риску меньше, - сказал Саакадзе, поднимаясь с

места, - а впрочем, подумаю.

Шумно вскочили амкары, купцы, стараясь не потерять солидность, но не в

силах скрыть тревогу. Они окружили Даутбека, Ростома, Дато, пытаясь их

задобрить. Эрасти, с удовольствием разминая ноги, кричал конюхам, чтобы

скорее подводили коней: Моурави торопится!..

Наутро дудукчи затрубили в дудуки, а барабанщик забил в дапи. Главный

глашатай с миндальной веткой на остроконечной шапке оповещал город о

намерении Великого Моурави отправить в турецкие санджаки два больших

каравана:

- ...Начинается время веселой монеты! Караванный путь через Хеоба и

Самцхе-Саатабаго безопасен! Все повороты охраняют молодцы - дружинники

царских азнауров!..

Купцы всполошились, бросились к мелику, там уже толпились уста-баши. Не

успел Эдишер шепнуть: "Только бы не опоздать!", как Сиуш схватил папаху. За

уста-башами ринулись к Саакадзе и мелик, и нацвали, и гзири.

ГЛАВА ПЯТАЯ

На зеленый двор Мухранского замка въехали князья. Многочисленная свита

бряцала оружием; ржали кони, стремясь к стойлам. Радушные возгласы

домочадцев, слуг, приживальщиков сливались с приветствиями старых и молодых

Мухран-батони.

Зураб, оправив хевсурский нагрудник с золотыми крестиками, отвесил

поклон старому князю и, войдя в зал, приступил к задушевному разговору. Но

Мухран-батони отмахнулся:

- Знаю, запросто не приехали. Наверно, опять о нуждах царства беседа.

Раньше еда, отдых, а завтра обсудим.

Упрямство Мухран-батони слишком хорошо известно, сопротивляться

бесполезно, тем более что слуги уже пронесли на вертеле зажаренного кабана,

а в больших чеканных кувшинах - искристое вино. В трапезной под высокими

сводами на видном место поблескивали персидские сабли, щиты и копья, отбитые

у Эреб-хана. В полумгле каменных углов висели рядами древние мечи и

кольчуги, на них еще темнели пятна крови наездников Чингиса и арабов. На

толстой цепи с потолка, расписанного фресками, спускался светильник со

множеством обвитых серебром рогов, из которых подымались цветные свечи.

Сам светлейший Липарит, любитель утвари, удивлялся обилию золотой

посуды, ловко разносимой прислужниками.

В конце длинной трапезной сидели, по старшинству лет, бесчисленные

приживальщики и приживальщицы, одетые кто в платье, схожее с княжеским, а

кто - с азнаурским, времен Луарсаба Первого. Они раболепно подхватывали

заздравные тосты, шумно встречали остроумные сравнения старого Мухран-батони

или скорбно вздыхали, когда поминали мертвых. Если же отмечали подвиги

кого-либо из витязей, мужчины приосанивались и важно подкручивали белые как

снег или черные как смоль усы. А когда говорили о возвышенной любви, старые

девы, откидывая со щек полинялые букли, бросали на Зураба обжигающие взгляды

и тотчас застенчиво опускали выцветшие ресницы.

На другом конце трапезной восседал старый Мухран-батони в окружении

сыновей и внуков. Гости, облокотясь на атласные мутаки, насыщались едой и

разговором.

Красивая и величавая семья Мухран-батони вызывала у князей гордость и

восхищение. Двенадцать внуков одновременно подымали чаши, осушали и

опрокидывали над головами. Старший, Кайхосро, блистал одеянием витязя и

остроумием, а младший, двенадцатый, рвался из рук няньки и настойчиво

тянулся к чаше.

Мухран-батони с нарочитой суровостью отвечал на шаири, не переставая

нежно поглядывать на любимца.

"Саакадзе в выборе царя не ошибся", - думали гости и шептались:

- Саакадзе?

- Почему он?

- Ведь католикос...

Чаши звенели все звонче, пенились азарпеши, неслись пожелания:

- Здравствуй, азарпеша, прощай, вино!

После обильной еды и многих вин размякшие гости и обитатели замка

последовали за Мухран-батони в сад, отягощенный розами. Гремели панду.

Налившееся пунцовым соком солнце медленно склонялось к гребням гор, волоча

за собою, как мантию, длинные тени.

Танцовщицы услаждали взор горской пляской, певцы, перебирая струны