Великий обман. Чужестранцы в стране большевиков

С коммунарами встречался и Бернард Шоу. Выступая там, он сказал: «Когда я был мальчишкой, я тоже воровал. Но я воровал так хитро, что меня никто не поймал. Вор – не тот, кто ворует, а тот, кого на этом поймали». Таким образом, он, так сказать, «троллил» пригласивших его чиновников.

Время для веселья тем не менее было не самое подходящее. Апогей международной славы Болшевской коммуны совпал с «самыми репрессивными кампаниями против малолетних правонарушителей». 7 апреля 1935 года возраст наступления уголовной ответственности снижался с 16 до 12 лет.

В том же 1935 году Болшевская коммуна была названа именем наркома внутренних дел Генриха Ягоды, считавшего ее своим детищем. «Ягода начинает говорить о своей работе по перевоспитанию уголовников, и глаза у него загораются, – писал Роллан в своем дневнике. – …Он начинал с горсточкой хулиганов, которых поселил у себя, на свободе, сказав им: “Командуйте сами!”. Когда они жаловались на недостаток комфорта, он говорил им: “Вы не в гостях у дамы-патронессы. Трудитесь”. И в них пробудилось чувство гордости, это все решило. …И Ягода восторженно пророчит, что через два-три года детей-беспризорников больше не будет в России. А поскольку именно они служат базой преступности, Ягода с идеализмом верит, что за 10–20 лет преступность вообще исчезнет».

Спустя два года после ареста Ягоды судьба Болшевской коммуны была предрешена. Погребинский покончил жизнь самоубийством, более 400 человек в коммуне – практически весь персонал – были арестованы и многие из них вскоре расстреляны.

Роллан этого, вероятно, так и не узнал. Он, собственно, во время визита в Москву так и не посетил Болшево, хотя его туда настоятельно приглашали. Но если гора не идет к Магомету… К Горькому привезли из Болшевской коммуны «перевоспитанных» уголовников, чтоб все «показать» Роллану. «Коммунары» пели песни, плясали гопак, тем временем не занятые в балете их товарищи из прибывших обчистили комнату мадам Роллан, украли ее драгоценности. Пришлось вернуть.

Могло быть и хуже. «Летом 1926 или 1927 года я однажды встретила в коридоре Коминтерна Пальмиро Тольятти», – вспоминала финская коммунистка Айно Куусинен. – Вечером того же дня он ждал приезда семьи из Италии и «не хотел, чтобы сын его жил в душной московской гостинице. Я предложила Тольятти отвезти семью на нашу дачу в Серебряный Бор». Следующим утром, когда она вошла к ним в комнату, оказалось, ночью украли все их вещи, и «все трое лежали в постелях, натянув одеяла до подбородка. Воры унесли деньги, часы, кошельки, всю одежду. Они, видимо, взобрались на балкон и через открытое окно проникли в комнату».

Брегет Эдуарда Эррио

Во Франции к революции особое отношение. Французские писатели едва ли не толпой повалили в Советскую Россию – видно, усматривали близость Октябрьской революции с Великой французской и последующими на их родине. Во всяком случае, среди них поклонников нового строя было в избытке.

Да что писатели, если сам премьер-министр Франции Эдуард Эррио, побывав с визитом на Украине в сентябре голодного 1933 года, сравнил ее с цветущим садом. Не заметить признаков массового голода он не мог, несмотря на все усилия НКВД – завоз товаров в магазины и еды в рестораны, набор статистов, изображавших публику.

Между прочим, впервые этот политик посетил Советский Союз еще в 1922 году, будучи сенатором и лидером радикал-социалистической партии. На эту тему в «Записках следователя» Льва Шейнина есть «святочный» рассказ под названием «Брегет Эдуарда Эррио». О том, как в Эрмитаже у Эррио украли дорогие часы, и советская власть обратилась за помощью в их возврате к сидящим в тюрьме карманникам, вожакам воровских шаек.

– Если вы дадите мне честное слово, что не попытаетесь скрыться от следствия и суда, – говорит герой рассказа, милицейский начальник, сидящим ворам, – я готов освободить вас на несколько дней, чтобы разыскать украденный брегет. «Социально близкие» уголовники, натурально, соглашаются, мигом отыскивают опозорившего страну вора и отбирают у того похищенное.

«…В тот вечер Эррио направлялся в оперный театр. Они последовали за ним. В первом же антракте Хирург незаметно приблизился к Эррио, когда тот гулял по фойе, и Брегет оказался в кармане почетного гостя». «Ставка на доверие выдержала экзамен», – пишет Шейнин, – и воры вернулись в тюрьму.

Тут главное – пафос, с каким написан рассказ, автор которого в середине 30-х годов, будучи высокопоставленным прокурором, участвовал в подготовке расправ на Московских процессах над старыми большевиками, вмиг ставшими «социально далекими».

Мы стали более хуже одеваться (только цитаты)

«В Москве люди одеты не по-европейски, ходят с непокрытыми головами» (Иржи Вейль, 1934).

«Похоже, что западноевропейская форма головного убора, мягкая или твердая шляпа, совершенно исчезла. Носят или русские меховые шапки, или спортивные шапочки» (Вальтер Беньямин, 1926).