Что же они приобретали на золото? В 1933 году продукты составляли 80 % всех проданных в Торгсине товаров. И это были никакие не деликатесы, а ржаная мука (почти половина всех продаж), крупы, рис да сахар. Надо сказать, советское государство продавало продовольствие своим гражданам в среднем в три раза дороже, чем за границу. Туда СССР продавал зерно в половину докризисной мировой цены, в то время как крестьяне, вырастившие это зерно, умирали от голода. Зимой 1932–1933 годов самые плодородные территории СССР охватил голод, повлекший миллионные человеческие жертвы. Крестьяне стали покидать деревни и устремляться в города, где возле вокзалов образовалась привычная горожанам и шокировавшая иностранцев картина: горы мешков и на них изможденные женщины с детьми.
Привычная горожанам… В известном смысле такое отношение к жертвам тех лет сохранилось до наших дней. В нашей исторической памяти Большой террор 1937 года оставил больший след, нежели коллективизация и раскулачивание, хотя от последовавшего за ними голода погибло куда больше.
За время своего недолгого существования (1931–1936) Торгсин добыл на нужды индустриализации 287,3 млн золотых рублей – эквивалент 222 т чистого золота. Как полагает профессор Елена Осокина, этого хватило, чтобы оплатить импорт промышленного оборудования для гигантов советской индустрии и в том числе Магнитки, Кузнецка, Днепрогэса и Сталинградского тракторного завода. И золото это было получено отнюдь не от иностранцев, а от голодающих советских граждан, опустошивших свои кубышки.
…Памела Трэверс приметила, что вдоль ленинградских улиц «тянутся очереди за продуктами. Приметы голода. Повсюду тут встречаешь лица застывшие и невыразительные, а глаза стеклянные и пустые. Советские маски. Серый цвет в лицах здешних людей».
А ведь еще недавно, при НЭПе, было не так. «Государственные продовольственные магазины открыты до одиннадцати часов вечера», – Вальтер Беньямин в 1927 году отмечал это как «кое-какой вид комфорта, неизвестный в Западной Европе. …Все – крем для обуви, иллюстрированные книги, канцелярские принадлежности, выпечка, даже полотенца – продаются прямо на улице, словно это происходит не в зимней Москве с ее 25 градусами мороза, а неаполитанским летом».
«Центр Москвы представляет собой скопище хлеба, крымских фруктов, студня, икры, сыра, халвы, апельсинов, шоколада и рыбы, – писал Мирослав Крлежа в 1926 году. – Бочонки сала, масла, икры, упитанные осетры в метр длиной, ободранная красная рыба, соленая рыба, запах юфти, масла, солонины, кож, специй, бисквитов, водки – вот центр Москвы». «В Москве, – продолжает он, – мне случалось видеть нищих, которые держат в руке бутерброд, намазанный слоем икры толщиной в палец. Не выпуская изо рта папиросы и не переставая жевать, они тянут извечный православный, русский, он же цыганский, припев: “Подайте, люди добрые!”»
Примерно так же вспоминали в годы военного коммунизма царское время. Писатель Куприн заходил в издательство «Всемирная литература» с узелком, доставал оттуда сухари и грыз их, макая в воду.
«Было когда-то удивительное время, – говорил он. – Заходил в булочную нищий, крестился на образа и спрашивал:
– Ситный есть?
– Есть.
– Теплый?
– Как же.
– Ну тогда подайте милостыню, Христа ради».
Жалобы интуристов
Нарком иностранных дел Максим Литвинов в январе 1933 года докладывал Сталину о положении дел с иностранным туризмом. «Жалуются не только лица, враждебно к нам настроенные… – писал он, – но и люди, которые считаются нашими друзьями… Один из популярнейших театральных деятелей, ездивший в прошлом году в СССР, заявил, например: “За миллион я не упустил бы случая поехать в СССР, но дайте мне миллион, чтобы я поехал еще раз, – я этого не сделаю”». Отмечал он и большое число статей в иностранной печати, где «в весьма мрачных красках описывается положение туристов в СССР», по прочтении которых «вряд ли у кого-либо из этих читателей явится или останется желание поехать в СССР».
Не устраивало их многое – размещение в номере с чужими людьми (номер на двоих), постоянное ожидание – питания в ресторанах, автобусов, запланированных экскурсий, нечеткость в работе аппарата «Интуриста». Они испытывали раздражение от навязчивости гидов, и, наконец, главным объектом жалоб были повсеместная антисанитария, отсутствие белья в поездах, обыкновенная грязь, с которой они сталкивались повсеместно.