Великий обман. Чужестранцы в стране большевиков

«Значительная часть населения живет скученно, в крохотных убогих комнатушках, трудно проветриваемых зимой. Приходится становиться в очередь в уборную и к водопроводу» (Лион Фейхтвангер, 1937).

«Они живут по много человек в одной комнате и даже доходят до того, что считают это проявлением коммунистического духа» (Теодор Драйзер, 1927).

«Мне никто не поверит, если я скажу, что холостые рабочие живут по 20–30 человек в одной комнате в бараках, многие семьи делят одну комнату» (Рудольф Волтерс, 1933).

Разговорчики в строю

В рассказах иностранцев о посещении СССР почти нет разговоров с советскими людьми. Если еще в 20-е годы есть, то потом – нет. В сентябре 1936 года правлением «Интуриста» разбирался случившийся в Баку инцидент – во время экскурсии руководитель группы американских туристов Л. Фишер из-за попустительства «со стороны гида… взял инициативу показа в свои руки и …на одной из улиц Баку остановил машину с туристами и стал спрашивать первых встречных об условиях их жизни и даже заставил одного гражданина проводить туристов к себе в дом».

Американский писатель Джон Дос Пассос в 1928 году мог еще услышать, как «дореволюционный критик Чуковский …с тоской вспоминал европейские водные курорты, Карлсбад, Висбаден, Канн. Его за границу больше не выпускали. Он намекнул, что ему бояться нечего, но у них много способов добраться до человека. Его дочь пусть и не посадили в тюрьму, но отправили в ссылку».

Вальтер Беньямин записал, о чем говорили гости в квартире Райха: «История о белогвардейской пьесе у Станиславского, как она попадает в цензуру… Запрет… Сталин решает, что “она не опасна”. …История о повести, в которой намекается на происшествие с Фрунзе, который, как говорят, был прооперирован против своей воли и по приказу Сталина». Речь, понятно, о «Днях Турбиных» Михаила Булгакова и «Повести непогашенной луны» Бориса Пильняка. Вскоре участники тех разговоров сами станут жертвами Большого террора.

Дос Пассос поселился в квартире Александра Фадеева. Тот, по его словам, «восторгался режимом. Его жена занимала высокий пост в ГПУ. …Друзья Фадеева свободно говорили на любые темы. Никто не боялся доноса в ГПУ. ГПУ находилось прямо здесь». Он перепутал – на самом деле в ГПУ служила не Валерия Герасимова, первая жена писателя, а ее сестра Марианна, но по сути это ничего в его словах не меняло.

В 30-е годы разговоры «о чем угодно» ушли в прошлое. «Те, кто говорили со мной в ресторанах и в вагонах поездов, пользовались готовыми клише редакционных статей из “Правды”, – пишет Артур Кёстлер, – казалось, они твердят стандартные фразы из разговорников. …Если спросить малознакомого человека о самой незначительной пьесе, о не представляющем ничего особенного фильме, в ответ следует обычно стандартная фраза: “У нас говорят…” или: “У нас господствует мнение…” Прежде чем произнести суждение перед посторонними, его десять раз обдумают. Потому что в любой момент партия может мимоходом, неожиданно выразить свою позицию, и никто не хотел бы оказаться дезавуированным».

Людям то и дело приходилось глотать новую идеологическую гадость, да еще делать при этом такое выражение лица, будто она тебе по вкусу. Сегодня бороться с левым уклоном, завтра с правым, а послезавтра – с доселе неведомым лево-правым – словом, полнейшая непредсказуемость.

Приехавший в 1936 году и учившийся в одной из московских школ сын немецкой коммунистки Вольфганг Леонгард вспоминал, что даже у пионерской организации имелись «опасные уклоны» – левый уклон выражался в стремлении передать руководство школой пионерской организации, а правый, напротив – в намерении влить пионерскую организацию в школьное управление, а это означало бы ее самоликвидацию.

Вальтер Беньямин рассказывает, как во время одного из застолий у Райха «пели переделанные на коммунистический лад еврейские песни… За исключением Аси, все в комнате были, судя по всему, евреями. Среди нас был и профсоюзный секретарь из Владивостока, приехавший в Москву на седьмую профсоюзную конференцию. Так что за столом собралась целая коллекция евреев от Берлина до Владивостока».

С начала 30-х годов, особенно после захвата власти в Германии нацистами, в Москве сложилась значительная колония немецких политэмигрантов. Это были решившие не возвращаться в «третий рейх» писатели, режиссеры и актеры, рабочие и инженеры, трудившиеся в СССР по контрактам и в том числе немало немецких евреев, спасавшихся от нацистских преследований. Впрочем, их было не настолько много, как могло бы быть. После установления гитлеровской диктатуры полумиллиону немцев пришлось искать спасения вне пределов Германии, и при этом Советский Союз стал убежищем лишь для четырех-пяти тысяч.

«Мужчины стоя спорили о событиях в Германии, – вспоминала Айно Куусинен разговоры в коридорах Коминтерна. – …Радек был уже готов броситься на Бела Куна, но Тельман вынул одну руку из кармана, взял Радека за лацканы пиджака, подержал так на вытянутой руке и сказал: – Слушай, Радек, с чего это галицийский еврей взял, что может избить венгерского еврея?»