Великий Шёлковый путь. В тисках империи

Слышен глухой раскатистый рокот, похожий на приближение огромного табуна. Звук отрезвляет девушку, она бежит к берегу и видит страшную картину: по засохшему руслу несется огромная волна, увлекающая за собой валуны, деревья и все живое. Сарматка отчаянно бросается вниз, видя, как люди пытаются выбраться из грота. Первым выскакивает Сальвий. Заряна протягивает ему руку, но один из солдат скользит, цепляется за корсара и увлекает его за собой. Мощная волна сбивает обоих, отбрасывая на несколько метров, и уносит вниз по течению. Вода быстро заполняет грот, швыряя в разные стороны бревна, камни и всякий мусор. Заряна видит, как всплывает труп одного из римлян – заостренная палка вонзилась ему в шею. Сарматка ныряет прямо в мутное месиво – спустя несколько секунд она появляется на поверхности, таща за шиворот обмякшее тело. Это Марк. Вместе они хватаются за какой-то куст и с трудом карабкаются по скользкой глине вверх. Оказавшись на берегу, в безопасности от бурлящего потока, Марк падает на траву, откашливается и хрипит. Заряна валится рядом и плачет от бессилия. Она смотрит в ненастное небо, где навсегда растворилась надежда увидеть брата живым.

Глава 12 Второе рождение Ахуры

Парфия, берега Гирканского моря

1

Греки или римляне в любой точке вселенной чувствуют себя детьми своих многочисленных и великих народов. Сыновья степей ощущают себя иначе – они как стрелы в большом колчане: живут тесно, но добычу бьют отдельно. Здесь каждый клан – что отдельный народ со своими героями, нередко и богами.

Аршакиды почитают своим тотемом медведя: «арсак» и есть медведь на сарматском многоголосье. Но даже среди медведей встречаются волки. Им не нужны сладкий мед и большие города, они не признают доспехов и предпочитают силе свою врожденную хитрость. Их называют Гью – клан головорезов и забияк, с которым боится иметь дело даже самый-главный медведь.

– А можно пленнику глоток воды? А то ведь не доеду живым! – Деметрий щурится от ярких лучей жгучего солнца, пытаясь хоть немного ослабить тугие сыромятные ремни на затекших запястьях. Воины переглядываются. Один из них – ясно, что старший, – с багровым шрамом, пересекающим всю правую сторону лица с пустой глазницей, достает кожаную флягу, открывает ее и грубо сует ему в рот: пленник делает несколько жадных глотков.

– Вот и чудно! Значит, по-гречески вы понимаете! Нескучно будет! – подытоживает утоливший жажду Деметрий. – А правда, что Гиркания – земля волков?

– Да, это правда, – отвечает одноглазый, одновременно переводя ответ спутникам. Те одобрительно кивают.

– Много волков? – всем своим видом Деметрий демонстрирует крайнюю степень заинтересованности.

– Волки – это мы. Клан Гью всегда был лучшим на поле боя! – воин бьет себя в грудь. Догадываясь, о чем речь, младшие горделиво вскидывают подбородки.

– Даа… Почему же вы всегда слушаетесь этих Суренов? – наивно спрашивает Деметрий, стараясь своим видом не выдать издевку. Исподволь грек замечает, как нервно на его слова реагируют спутники, что-то – видимо, ругательства – бормоча на своем языке.

– Их больше, – мрачно отвечает старший.

– Логично… – соглашается Деметрий. – Хм… Я так понимаю, другие по-гречески не понимают?

– Они выросли в горных деревнях, а я долго жил в столице, поэтому разговариваю, – важно отвечает одноглазый.

– А вы были в этом… Не знаю, как называется, – Деметрий делает вид, что мучительно подбирает слова, – ну, рай для воинов?

Старший мечтательно улыбается:

– Они не были. Я был. Это для лучших воинов, – он переводит вопрос своим соплеменникам. Они живо цокают языками и весело смеются. – Многие ищут смерти на поле боя, только чтобы попасть туда! – предается воспоминаниям воин.

Сирийский царь хотел бы разделить приятные моменты с гирканцем, но перед глазами стоит распятая на полу дахмы Родогуна. Когда кавалькада всадников останавливается в тени дерева отдохнуть, Деметрий начинает расставлять силки.

– А если я тебе скажу, что не надо умирать? Что никакого рая нет, а лучшая из тех ахур сейчас на земле и ждет, чтобы подарить твоим солдатам еще более сладкое удовольствие?

– Чужеземцам рай недоступен. Ты завидуешь, грек, – снисходительно отвечает воин, одновременно раздавая короткие распоряжения подчиненным.

Деметрий прислоняется к дереву, давая отдых натруженной пояснице. «Сейчас или никогда!» – Деметрий вкладывает в слова все обаяние, на которое только способен, всю силу своего убеждения:

– Слушай внимательно! Родогуна – царская дочь, это и есть главная ахура! Она сейчас одна, без одежды, с пышущей грудью и влажным лоном, чтобы стать пищей стервятников. Так, может, стоит сделать ее вечной рабыней для утех? Зачем умирать этому великолепному телу? – Старый воин заметно напрягается и делает глубокий глоток. Его единственный глаз упирается в Деметрия и, не мигая, внимательно изучает его. – У тебя давно была женщина? – не дает опомниться парфянину Деметрий.

– Давно… – мрачно признается тот.

Деметрий подается к воину всем телом и обольстительно шепчет: