Великое чудо любви

Да, я боролся за закрытие психиатрических учреждений, но ты, Эльба, прекрасно знаешь: героем, тем более святым, я не был. Герои – продукт репрессивного общества: так, кажется, говорила Альдина, помнишь? А святые – и вовсе памятники нарциссизму. Я же просто придумывал, как улучшить то, что мне досталось, я ведь человек ограниченный, эгоистичный, хотя и способный временами на великие порывы. Я боролся, терпел неудачи, пробовал снова и снова, изредка мне даже казалось, что я победил, хотя в целом ничья тоже считалась удачным раскладом. Победить мы не сможем, говорил Базалья, побеждает сила. Нам хватит и того, что мы смогли убедить.

Наверное, именно с целью тебя убедить я и продолжаю писать. Ну, или потому, что у меня куча конвертов, а письма слать некому. Всем теперь подавай электронные, хотя и они уже не годятся: нужны мессенджеры, нужны смайлики, сердечки, голосовые сообщения, нужны мемасики – мне внук недавно объяснил, что это за зверь. Вот уже четыре месяца Вера по средам приводит его ко мне в гости, чтобы самой успеть позаниматься йогой. Ворчит, понятно, я ведь подаю дурной пример, но утверждает, что так после моей смерти у этого шалопая останутся хоть какие-то воспоминания о дедушке. Парень он смышленый, пусть и неласковый, квинтэссенция упрямства и эгоцентризма. Вера говорит, весь в меня. В последний раз мне удалось обыграть его в шахматы: он мрачно смотрел на мою радость, на два вскинутых вверх пальца, символ победы, и я на миг испугался, что он решит воткнуть в меня нож для писем, который я столь беспечно держу на рабочем столе.

Я, кстати, не верю в эти Верины «воспоминания о дедушке». Наверняка дело в том, что раз в неделю ей во второй половине дня нужно время встретиться с любовником. Мне она не говорила, но я знаю. С другой стороны, это ведь моя дочь, не чья-то. Дуранте – нет, он словно родился с тонзурой, я в шутку звал его «падре Позиллипо», а он и в самом деле в священники подался. Красавчик: представляешь, с каким воодушевлением прихожанки стекаются к мессе?

Сам я, малышка, вижу, как постарел за последние годы, и не столько по неуверенной походке или дырявой памяти, сколько по тому, что раньше рад был посмеяться, а теперь все навевает скуку или злит. Но ведь злость отравляет мысли, ее не переваришь. Боль – да. Тоску, страх – тоже. А злость липнет к сердцу, как густая слизь, пока не начинаешь задыхаться.