Великое расширение

Это Натали предложила А Бооню, раз уж благодаря ему события повернулись так, как повернулись, поехать с ней на встречу с мистером Иком. Более половины жителей кампонга подали заявки на квартиры, и все шло к тому, что заявок будет еще больше. Это означает, объяснила она, что в конце концов га-мены разработают распоряжение, согласно которому оставшиеся тоже должны будут уехать, потому что таких, то есть недовольных, будет мало.

– Недовольных, – повторил А Боонь и подумал о Дяде.

– Местных жителей, – пояснила Натали, словно Боонь не понял. – Такие могут оказаться среди твоих родных и друзей. Жаль, что придется вынуждать их переехать.

Ее лицо сияло, это был свет убежденности, как раз в такое сияние он однажды уже влюбился, давным-давно. Как приятно снова нежиться в его лучах, только теперь осознавая, что он делает нечто полезное.

– Недовольных не будет, – сказал он. – Все ждут не дождутся, когда переедут.

В каком-то смысле так оно и было. Впервые с тех пор, как они обнаружили острова, кампонг охватило приподнятое волнение. Ни о чем другом жители не говорили. В любое время в общественный центр стягивались посетители, чтобы снова и снова изучить плакаты и разноцветные чертежи. Плакаты рассказывали не только о новом жилье, но и о новой работе, новых правилах, новых политических угрозах. Объединение с Малайей по-прежнему оставалось предметом яростных споров, и общественно-культурные центры были призваны разъяснять позицию га-менов. Близился референдум.

Однако в кампонге объединением не интересовались. Политические дрязги лишь утомляли его жителей. Куда охотнее они обсуждали, каково это – поселиться на верхотуре. Говорят, одна женщина с десятого этажа выплеснула из окна воду и убила стоявшего внизу мужчину. Мол, вода, падающая с такой высоты, – что твоя кувалда. Другие слышали, будто когда живешь так высоко, у тебя развивается высотная болезнь, тебя начинает неодолимо тянуть к открытым окнам, ты норовишь вылезти на карниз и свалиться.

Были и такие, кто демонстративно отказывался от участия в подобных обсуждениях. Например, Дядя. Он отмалчивался. Когда Ма прибегала домой и, едва не лопаясь от восторга, рассказывала что-нибудь новенькое про удивительные кухонные электроприборы, Дядя со страдальческим видом хмыкал и уходил.

– Ой, да ты же знаешь Дядю, – успокаивала Ма Бооня, – рано или поздно явится, вот увидишь.

Однако А Боонь понимал, что сама она в это не верит.

И еще была Сыок Мэй. С того дня, когда А Боонь отказался пойти с ней на митинг, она окончательно отдалилась. В кампонге она появилась только раз – с младенцем, лиловым комочком, завернутым в белую пеленку. Разумеется, А Боонь, будучи крестным, навестил их и вместе с другими жителями кампонга принес подарки: фрукты, одежду и деньги.

Сыок Мэй сидела в гостиной дядиного дома, держала на руках младенца, а вокруг расположились старые друзья и соседи. А Боонь готовился увидеть новую Сыок Мэй, предполагал, что материнство окончательно изменит ее, и втайне надеялся, что тогда он наконец освободится от нее.

Он отметил, что выглядит она измученной, но это обычно для молодых матерей. Но в остальном это была прежняя Сыок Мэй. Разве что наносная вежливость испарилась, она снова не подстраивалась под других, глаза снова поблескивали бунтарством. Ребенок не изменил ее, она осталась собой, более того, стала сильнее. В каждом ее движении сквозило неистовое желание защищать, то самое желание, объектом которого когда-то был А Боонь. Это неприятно кольнуло его – Боонь понял, как все сложилось бы, будь это его ребенок.

Он подошел к Сыок Мэй и протянул ей подарки. Она улыбнулась, они немного поболтали. Сыок Мэй вступила в только что организованную партию, на добровольных началах занималась там организационными вопросами, в первую очередь – дебатами об объединении с Малайей. Га-мены намеренно искажают позицию левого крыла. Впрочем, достаточно о политике. Как поживает семья А Бооня?

Он сказал, что они, как и весь кампонг, ждут переезда. Сыок Мэй встрепенулась было, но лишь кивнула.

– В конце концов, – добавил А Боонь, – вы с Энь Соонем тоже в город переехали.

– Да, – ответила она. Сверток у нее в руках завозился и запищал. – Но тут дело другое.

Она помолчала, после чего поблагодарила Бооня. Он был прав: во взгляде Сыок Мэй, устремленном на писклявый сверток, сквозила бесконечная нежность. Она уже любит малыша так, как не любила никого на свете.

– Кто откажется от нового жилья? Это же редкая удача, – сказал А Боонь Натали, глядя, как за окном автобуса мелькают деревья и дома. О Сыок Мэй он старался не думать.

Он убеждал себя в том, что они уже давно отдалились друг от друга, он давно ушел из профсоюзов, а она родила ребенка, так что у каждого своя жизнь. Но он не забыл, как она почти год назад приходила к нему на работу, не забыл, как она тихо, торопливо говорила с ним, ее нежное теплое дыхание. Ей хотелось, чтобы в торжественный миг, когда их страна обретет независимость, рядом с ней был именно он.

Когда он думал об этом, его пронзала боль. Но все позади, жизнь катится дальше.