Великое расширение

А Боонь уже довольно бойко говорил по-английски, слова он произносил с тщательной отчетливостью, свойственной любому новичку. От совершенства его английский, разумеется, был далек, однако звучал вполне сносно, и благодаря этому он обрел уверенность в себе. Английский, подобно доспехам, защищал его от мира, и Боонь размышлял, каким образом это характеризует и его самого, и мир. С семьей и друзьями он, как и прежде, говорил на хоккьене, а если кто-то из знакомых пытался поговорить на английском, переходил на местный, упрощенный вариант, без артиклей, из куцых фраз. С Натали же он, напротив, пользовался любой возможностью попрактиковаться.

Натали была благодарным слушателем. Она прощала ему ошибки и хвалила за усердие. Впрочем, сейчас ему предстояло разговаривать с мистером Иком. А Боонь вспомнил их знакомство, как сам он потел и не мог двух слов связать, а мистер Ик с холодным высокомерием взирал на него. А Боонь не особо надеялся, что сегодняшняя встреча пройдет иначе, однако он изменился, так что, возможно, все и впрямь будет по-другому.

– Полагаю, большинству людей перемены все же не по нраву, – сказала Натали.

Они ехали уже полчаса, оставалось столько же. Натали теребила ниточку, торчащую из пуговицы на рубашке. Это движение выглядело каким-то детским, беззащитным – так непохоже на Натали. Боонь подумал вдруг, что ничего не знает о ее семье. Живы ли ее родители? Есть ли у нее братья и сестры? Ему было известно, что она не замужем, и однажды Натали упомянула, что долго жила в пансионе. Он узнавал в ней ту же намеренную отстраненность, что была у него самого, подмечал способы, которые помогали ей держать мир на расстоянии.

– Почему ты начала работать на га-менов? – спросил А Боонь.

Натали подняла на него взгляд и быстрым, резким движением оборвала нитку.

– А почему люди вообще поступают так или иначе? – спросила она и замолчала.

Когда она опять посмотрела на А Бооня, он увидел в ее темных глазах проплывающий за окном автобуса мир.

– Жаловаться мне было не на что. Наша семья не голодала, и никто из родных не страдал от тяжелых болезней. Даже во время войны нам повезло, разве что несколько неприятных моментов было. Но никаких непоправимых последствий.

А Боонь тут же подумал о Па. Непоправимые последствия. За все эти годы в семье так и не дали названия тому, что произошло с ним. Родные говорили о Па редко, а если и случалось, то так, словно он отправился в далекое путешествие, откуда не возвращаются. “После того, как твой Па ушел”, – говорили Ма с Дядей. Он превратился в “твоего Па” вместо ее мужа, его зятя или просто А Хуата. Даже имя его отдали малышу А Хуату – названный в честь Па ребенок, сам того не осознавая, способствовал его исчезновению. Теперь это имя было связано с живым мальчиком, а не с воспоминаниями о давно пропавшем мужчине. Называется ли это непоправимыми последствиями?

– Я выросла на каучуковой плантации. Ты когда-нибудь бывал на таких?

А Боонь покачал головой.

– Они огромные. Занимают большие территории на севере. И там, разумеется, сплошь деревья. Деревья повсюду. Как мангровые заросли или джунгли за твоим кампонгом. Только каучуковые деревья растут рядами.

Автобус занесло, Натали навалилась на Бооня, и он, придержав ее руку, помог ей вернуть равновесие. Натали ничего не сказала, лишь ухватилась изящными пальцами за его локоть, словно так и нужно. Между основанием большого пальца и указательным он заметил маленькую красноватую бородавку, похожую на муравья, и А Бооню захотелось стряхнуть ее.

Натали продолжила рассказывать. Девочкой она играла на плантации и однажды – ей было лет пять – решила проверить, далеко ли тянутся ряды деревьев. Ее сестры тогда еще не родились, и она часто играла одна. Она взяла любимую куклу и зашагала по плантации, пересчитывая ряды деревьев.

А Боонь сосредоточенно слушал, глядя на ее лицо, однако думал о том, что ее теплые пальцы слегка сжимают его локоть и что когда автобус трясет на ухабах, пальцы едва заметно сдвигаются, почти поглаживая его кожу.

– Когда я досчитала до двадцати семи, то поняла, что дома уже не видно.

Натали описала свое смятение, как бродила среди деревьев, пока наконец не стало окончательно ясно, что она заблудилась. Дело близилось к вечеру, почти все работники ушли домой, так что ее криков никто не слышал.

– Ты, наверное, ужасно перепугалась, – сказал А Боонь. Если бы он чуть наклонился и накрыл ее ладонь своей, это выглядело бы абсолютно естественно. Он сглотнул, но не шелохнулся.

– Ты знал, что собирать каучук начинают еще затемно? Работники приходят на плантацию затемно, пока прохладно и живица жидкая, а днем, в жару, она загустевает.