Внезапно он прерывает себя на полуслове. Возможно, он все же слишком поторопился в своих суждениях. Насколько важно быть великой европейской державой или столицей империи? Разве стремление к удовольствию, которое создает красоту и никому не причиняет вреда, и в самом деле больше достойно порицания, чем стремление к богатству, территориям или военной славе, которое убивает тысячи людей и приводит к массовым разрушениям и опустошению? Восемьдесят лет мира – не такая уж маленькая награда за мудрое правление и успешную дипломатию. Кроме того, это время, когда любой среднестатистический гражданин был не менее счастлив или доволен, чем в прежние времена; когда экономика если и не росла постоянно, то, по крайней мере, не требовалось финансировать войны; когда процветали искусства (живопись особенно заметно возродилась после упадка XVII в. и вновь стала прославлять вековую венецианскую любовь к цвету и свету), а город с 160 000 жителей мог похвастаться не менее семью постоянно работающими операми, не говоря уже о театрах, где комедия дель арте постепенно уступала место более изысканным произведениям любимого венецианского писателя Карло Гольдони. На протяжении всего столетия сотни, а может быть, и тысячи самых образованных и культурных мужчин и женщин Европы каждый год стекались в город; все они не могли ошибаться.
В день Вознесения, в четверг 3 марта 1722 г., когда дож Джованни Корнаро всходил на борт барки «Бучинторо», чтобы отправиться на ежегодную церемонию Обручения с морем, он споткнулся, и дожеская шапка
К тому времени Венеция уже обрела тот облик, который знаком нам по картинам великих мастеров городского пейзажа: Антонио Каналя по прозвищу Каналетто, его преемника Франческо Гварди, его племянника Бернардо Беллотто и их последователей, а также мастеров жанровой живописи вроде Пьетро Лонги и Доменико Тьеполо. Это была эпоха Гран-тура – эпоха, в которую изобрели туризм, когда не только молодые английские дворяне, но и вся аристократия Европы в тот или иной момент находилась в самом прекрасном и волшебном из всех городов. Царила эпоха карнавала – все еще самого долгого и необузданного в Европе; обязательные для него маски обеспечивали участникам всю желаемую анонимность. Совет десяти, государственные инквизиторы и полиция больше не внушали страха, как это было сто лет назад. Приведем лишь один пример: в 1718 г. инквизиторы нанимали на работу персонал в количестве всего трех человек; полвека спустя это число снизилось до одного. Азартные игры имели четкую организацию, а ставки выше, чем где бы то ни было; куртизанки были самыми красивыми и элегантными, способными удовлетворить любой вкус и порадовать самых привередливых и взыскательных клиентов. Для гостей со склонностями более интеллектуального толка предлагались на продажу книги, картины и скульптуры, посещение церквей и дворцов, а также музыка и опера, которыми Венеция славилась на весь цивилизованный мир.
К началу XVIII в. центр венецианской музыкальной жизни переместился из собора Святого Марка, где за сто лет до того органистами служили Джованни Габриэли и Клаудио Монтеверди, в четыре приюта для девочек-сирот: Пьета, Инкурабили, Мендиканти и Оспедалетто. В первом из них с 1703 г. и почти до своей смерти в 1741 г. служил капельмейстером Антонио Вивальди[368]
. Во втором оркестр и хор находились под управлением Бальдассаре Галуппи, которого обессмертил Роберт Браунинг, пусть даже его музыка в наши дни почти забыта[369]. Однако не все выдающиеся венецианские музыканты той эпохи занимались только музыкой. Томмазо Альбинони был богатым купцом, торговавшим бумагой; Бенедетто Марчелло – адвокатом, членом Совета сорока и одно время служил проведитором в Поле.