Вера и рыцарь ее сердца

– Как такому народу можно доверить руководить целой страной? Они, фламандцы, простодушны и доверчивы, ну, как младенцы! Всё за них господин пастор решает: кому – в рай, а кому – в ад, а они только машут головками, как болванчики, и поддакивают хором: «Да, да, господин пастор. Да, да, господин бургомистр», – не унимался Фриц, недовольства он всё сильнее теребил кружевной платочек, – Всё было так прекрасно организовано, надо было только с радостью принять покровительство великой Германии, как единственный шанс зажить цивилизованно. Нет, на это ума и здравого смысла у их правителей не хватило. Видите ли, они, фламандцы, – еще и гордые, так пришлось их побомбить немного, чтобы реально стали смотреть на вещи.

Тут Фриц заметил, что Альфонс уже потерялся из вида, и глубоко вздохнул.

– Ну, чем им гордиться, этим бельгийцам? Может, только Рубенсом или этими ниточными кружевами, которые только что в уборной не висят.

Брюзгливый тон Фрица вывел из терпения его соседа слева.

– Фриц, ты бы лучше вспомнил, что они устроили в Брюгге в XIII веке. Хорошо, что в эту войну не произошло, то что случилось с французами в одну «хорошую пятницу» 7 веков назад. Вы слышали когда-нибудь о Брюггской заутрене? Французы роскошно устроились во фламандском городе Брюгге при Филиппе Красивом, а зарезали в одно утро, и кто? … Те фламандцы, которых ты Фриц, сейчас готов с говном смешать, фламандцы народ терпеливый, но не настолько, чтобы ими потакали чужестранцы. И как хитро придумали! Оказывается, ни один француз не может выговорить букву «щ» и «ф». Так в одно прекрасное утро и все, кто не смог четко произнести сказать слово «щит» и «друг» остались без головы. Вы помолились с утра, мои дорогие? Сегодня как раз пятница, а каждая пятница может стать «хорошей» в фламандском понимании этого слова.

Тут сосед Фрица, сделав паузу в разговоре, поморщился. У него обострился радикулит, который «стрелял» в правую ногу. Найдя более удобное положение для больной ноги, он опять обратился к другу:

– Поэтому, Фриц, прекрати брюзжать. Ты еще не служил во Франции, мой друг. Вот откуда можно и на край света сбежать, забыв почесаться перед сном. Ох, уж эти французы! Говорят, одно, думают другое, а что делают, то и сами не ведают. Это у них называется романтика! И «лямур» с утра до вечера! Ни дисциплины, ни порядка. До войны пили свое бургундское и плакали от любви, во время войны пьют всё тоже бургундское и слезы льют от любви, но уже, ка патриоты.

В разговор друзей вмешался Эрвин, слегка откинув голову назад, он начал говорить то, что лежало на сердце.

– Они пьют, мой любезный друг, шампанское и слушают Эдит Пиаф. О, Эдит, Эдит! От ее голоса я сам плачу, друзья мои. Она поет, а мы трясемся в машине, в пыли и в поту, и так будем трястись до самого Берлина, где нас встретят без бургундского и без шампанского, и даже каплю шнапса не нальют.

Сказав последнюю фразу, Эрвин вытащил из нагрудного кармана сплюснутую бутылочку с коньяком. Посмотрел на нее с вожделением, и, не морщась, отпил из бутылки хороший глоток, потом аккуратно бутылочку закрыл и засунул ее обратно за пазуху. Его короткую и толстую шею совсем заклинило, и она уже не поворачивалась ни налево, ни направо. Сосед Фрица, усевшись удобно, облегченно вздохнул и повел разговор на более приятные темы. Ехать им предстояло долго.

– Тебе ли унывать, Фриц? Все четыре года просидел ты здесь, как кот за пазухой. Мало ли ты шоколада скушал перед сном и креветок перед обедом?! – обратился он к Фрицу, похлопывая его по впалому животу. – А в Англии, мой друг Фриц, ты, как знаменитый гурман, получил бы уже после первого завтрака несварение желудка, а через неделю – отставку по состоянию здоровья, поверь мне на слово. Это и есть та загадочная причина, по которой фюрер не захватил Англию. Выжаренная по-английски рыба, без соли и соуса, и сухие фритты, подаваемые на завтрак – это есть то секретное оружие врага, которое является угрозой для здоровья каждого тылового офицера.

Фрица передернуло и спазм перехватил его горло, как будто ему прямо сейчас предстояло переварить большой кусок сухой пережаренной рыбы. Офицеры замолчали. Старинный портовый город Антверпен сменился простором полей, окруженных тополиными перелесками. Крестьяне готовили поля к зиме, как будто и не было войны.

Штабную машину трясло от езды по брюссельской тракту, выложенному булыжником еще римлянами. Пожилой шофер крепко держался за руль. Ему было грустно, ведь он только что расстался с нежной молоденькой Николь, которая носила под сердцем его ребенка.