Вера в большом городе. Диалоги о жизни, в которой есть место Богу

Но послушай, ведь мы знаем множество невероятно талантливых людей – актеров, режиссеров, музыкантов, поэтов в том числе, – которые были приличными негодяями в жизни! Или, может быть, они не причиняли серьезного вреда своим ближним, но себе причиняли огромный вред! Пили, например. И при этом писали очень хорошие стихи. Почему?

Но есть множество других примеров: Арсений Тарковский, который дожил до глубокой старости и до самой старости писал великолепные, гениальные стихи.

Мне кажется, это скорее исключение, чем правило.

Мне кажется, что наоборот.

Арсений Тарковский все-таки очень духовный был человек. А творческие люди все же чаще обладают именно душевной, а не духовной чувствительностью.

Нет, понятно, что все немножко стимулируют свои таланты, так или иначе. Но когда острота переживаний становится самоцелью и теряется настоящий хлеб жизни, начинаются проблемы. Много, конечно, было поэтов, которые спились или…

…или просто сошли с ума. Взять даже поэзию Серебряного века – там трагедия на трагедии. Понятно, люди еще и жили в очень страшную эпоху, но тем не менее.

Мне кажется, что здесь… Вот есть поэзия проповеди и поэзия исповеди. Поэзия проповеди – немногие осваивали этот формат: Пушкин, Гумилев, наверное, тот же самый Тарковский. Те, у кого в жизни было что-то большее, чем собственные стихи. Кто любил своих детей, любил друзей, женщин по-настоящему любил. А когда я слышу, что говорят, будто Маяковский – это большой поэт, мне немножко смешно.

Почему?

Потому что Маяковский как ремесленник, безусловно, достиг огромных вершин. Но то, о чем он писал, и его духовный опыт – мне не очень интересны. Большинство людей в восемнадцать переболевают тем, о чем он писал до тридцати. Переболевают и закрывают эту тему. А иначе можно и до сорока, и до шестидесяти поднимать одни и те же вопросы, одни и те же темы. И в этом смысле для меня Вениамин Блаженный, Арсений Тарковский гораздо интереснее как поэты. Хотя, может быть, с точки зрения «жонглерства» рифмами, поэтического инструментария они и менее талантливы.

Взять на себя ответственность проповедовать – большая смелость и большой вызов. И надо понимать, кто тебя уполномочил проповедовать и что ты проповедуешь. И вообще – чем ты наполнен, что такого в тебе есть, что дает тебе смелость нести свое слово людям?

Я – представитель поэзии исповеди. У меня, наверное, ни одного «стихотворения-проповеди» нет. Но я, по крайней мере, отдаю себе отчет в том, что хотя бы пытаюсь не подогревать свой талант по принципу «не погрешишь – не напишешь» (как говорят «не погрешишь – не покаешься»). Потому что – да, можно себя сжечь, можно написать еще двадцать неплохих текстов. Но зачем? Интереснее же другое: а куда еще тебя бросит, а что ты почувствуешь? Я, например, никогда не думал в детстве, что буду какое-то время жить в монастыре, очень суровом.

Четыре дня для Бога

У тебя был такой опыт?

Да.

В каком монастыре?

Свято-Никольская обитель, деревня Чихачево, между Нижним Новгородом и Иваново. Там очень строгий устав.

Ты не собирался стричься в монахи?

Мелькала такая мысль, мелькала… Через месяц жизни в монастыре ты начинаешь фактически летать, начинаешь передвигаться очень легко. Никаких болезней, ничего! У тебя тело становится невесомым! Но там, правда, каждую ночь служба, монастырь живет по афонскому времени, очень строгий там уклад. И ты чувствуешь: вот оно! Легкость невозможная!

А стихи писались в этом состоянии?

Ни одной рифмы! И потом, когда ты оттуда возвращаешься в город (я помню первый день, когда уехал), можно с ума сойти! Потому что твоя внутренняя гармония, приобретенная в монастыре, начинает рассыпаться, ты прямо чувствуешь, как это происходит, с каждым новым контактом, с каждым событием.

В тот момент я очень хорошо понял, что, в принципе, любой человек может быть счастливым. Но мне кажется, что человек не очень хочет быть счастливым по своей природе. Человеку нравится страдать. Если бы у него был только позитивный опыт, наверное, он был бы не вполне человеком.