Вера в большом городе. Диалоги о жизни, в которой есть место Богу

Мне кажется, сложно найти детей, которые бы не писали стихи в подростковом возрасте. Но в профессиональных поэтов вырастают единицы. Как было у тебя?

Началось все, естественно, в школе, по двум причинам. Первая – любовь, вторая – желание пошутить над одноклассниками. То есть я писал любовную лирику и эпиграммы. Мне никогда не хотелось кулаками доказать свою правоту, проще было написать стихотворение. Весь класс посмеялся – и все, и все довольны, и человек тебе больше не докучает.

Потом я попал на литературный форум «Осиянное слово» в Переделкино, там познакомился с поэтами Алексеем Витаковым, с Леной Исаевой, с Ваней Куприяновым. Лена нас с Ваней отвезла на форум молодых писателей к Римме Федоровне Казаковой (1932–2008; советская и российская поэтесса. – Ред.). И там я впервые понял, что такое литпроцесс, понял, что существуют какие-то сложенные веками правила.

Какая-то есть теория поэзии, да?

Интуитивное развитие вкуса. Не в формате «пиши вот так, и только так», но как совет: «вот так лучше не писать». Это тяжело было принять, я потом год не писал. Потому что когда тебе 16 лет, кажется, что все, что ты пишешь, – гениально, главное ведь – от души! (Смеется.)

Но все-таки через год ты снова вернулся к поэзии. Что тебя убедило в том, что ты должен этим заниматься?

Не знаю. Вот честно, не знаю! Я доучился в институте, потом начал работать в театральной сфере, в издательской сфере. Был все время в каких-то смежных профессиях, и периодически что-то рифмовалось, очень мало. Потом родился ребенок – и я поменял свою жизнь кардинально. Просто понял, что так, как я живу, я больше жить не хочу. Город дает творческому человеку множество возможностей. Тусовки, гранты, корпоративы – всей этой мишуры у меня было с избытком. Но не хватало воздуха. У тебя вроде все есть, а внутренней творческой свободы нет. Ее и хотелось.

Я переехал за МКАД. Уходил в никуда, с ипотекой, с ребенком, без зарплаты, вообще без всего.

Казалось бы, это та ситуация, в которой совсем не до творчества: тебе надо думать, как прокормить семью, на что купить подгузники, как платить ипотеку…

Да… И меня тогда занесло на стройку, с очень напряженным графиком работы. До этого у меня был такой «разряженный» творческий процесс, стихи не писались. А когда началась свистопляска со стройкой, с ребенком, с ипотекой – пошли стихи!

Ты вообще разрываешь шаблон поэта. Особенно современного. Как правило, поэт – это не очень счастливый в личной жизни человек. Точно не тот, кто меняет подгузники своим детям! Скорее, если следовать «шаблону», эти дети должны быть случайными и находиться где-то далеко от него (я намеренно сгущаю краски)! Как в тебе сочетается «бытовой адекват» с глубокой работой с вдохновением, с подсознанием, которой требует поэзия? С этим творческим пульсом?

«Бытовой адекват» – это громко сказано. Мне кажется, моя жена поспорила бы насчет этого. (Смеется.)

Но слушай, поэт, который способен взять ипотеку, – это правда звучит как оксюморон!

Когда начинаешь понимать, что в этой жизни действительно важно, то, мне кажется, все встает на свои места. Перестаешь играть в Есенина, играть в Маяковского. В человеке есть душевное и есть духовное. Если все время стимулировать свои чувства, например, специально расставаться с девушками, чтобы опять испытать то же, что испытывал, и на том же градусе, безусловно, можно несколько книг написать. А можно просто проживать свою жизнь – все, что тебе еще предстоит пережить. Не зацикливаться, но идти по дороге. И тогда эти стимуляции будут не нужны. Закончится поэзия – значит, закончится. Значит, ты уже прошел то, что должен был пройти.

Подожди, значит, ты готов со своим поэтическим даром расстаться?

Я не зацикливаюсь на нем и не рассчитываю, что он будет вечным.

Поэзия обычных вещей