Вера в большом городе. Диалоги о жизни, в которой есть место Богу

Покаяние – это перемена ума. Человек не просто больше не делает того, что делал раньше, а вообще становится другим. У тебя был опыт такой перемены?

Я недавно выступал в Городце. Зашел в церковь, когда там проходила архиерейская служба. Друг мне говорит: «Иди скорее в алтарь, тебя владыка зовет». Я зашел, а там исповедь. Епископ велел мне встать на колени, и начался очень подробный разговор (я такие не очень люблю). Но в итоге я понял, как много во мне грехов. И мое отношение к ним изменилось. Раньше я воспринимал их как данность, а сейчас я пытаюсь себя перевоспитать, то есть работаю над собой. Не спускаю себе этого. Вообще, в своей жизни я – самый строгий свой судья.

Другой вопрос, что во многих сферах собственной жизни я по-прежнему пытаюсь быть «сам себе Богом». Сам себя оцениваю, осуждаю. Надо освободиться от этого.

По себе знаю: зачастую эмоционально включаешься в какую-нибудь ситуацию, психуешь, кричишь, а потом становится стыдно и даже физически плохо. Почему в этот момент не вспомнить о Боге и не помолиться: «Господи, останови, помоги, сделай с этим что-то, иначе меня сейчас разорвет»?

Я, наоборот, в таких случаях говорю: «Бог мне в помощь!» – и пошел по-казацки шашкой махать. (Смеется.) Но вообще я стараюсь изучить и понять особенности своего характера. Для меня это своего рода духовное упражнение, помогающее стать отходчивее.

Молюсь о смягчении моего сердца

Какой ты сегодня, насколько изменился за последние двадцать лет?

У меня изменились возможности выбора и, если можно так сказать, «палитра выбора». Я достаточно плохой человек, противоречивый и злобный. И поэтому часто молюсь о смягчении своего сердца. Для меня важно самому «провести инвентаризацию» своих не очень хороших качеств. Иногда меня накрывает отчаяние, но именно здесь и проявляется надежда на Бога – то, чего нет у атеистов. Если бы я был неверующим, я бы, наверное, уже давно застрелился. Я бы с этим не смог жить, слишком тяжело. Хотя атеизм тоже бывает разным.

На что ты обычно злишься? На людей, на мир? Тебя бесит таксист, который не туда завез, или раздражает, что мир несовершенен?

У меня нет претензий к миру. Мир наполнен Богом. А моя злость – бытовая. Я не могу смотреть, как обижают невинного или слабого, меня просто разрывает. Хотя духовник говорит, что это гордыня: я, мол, такой молодец, включаюсь «за правду».

С другой стороны, не было бы злости, может, ты бы не смог писать.

Я готов этим пожертвовать, чтобы стать добрым.

Ты мог бы отказаться от творчества?

Я не считаю, что у меня есть какие-то сверхспособности. Я пишу песни и считаю это большой милостью Бога ко мне. Если бы мне предложили отказаться от музыки и взамен дали ощущение мира и смиренного бытия, я бы принял предложение, не раздумывая.

Это могло бы сказаться на твоем и социальном и материальном положении.

Я спокойно к этому отношусь.

Ты мог бы вместе с семьей жить натуральным хозяйством?

Нет, конечно. Это напоминало бы охлобыстинский феномен. Но я реалист и не считаю, что Бог от нас требует какого-то «экстремального спорта». Бог хочет, чтобы каждый из нас был хорошим, но при этом оставался собой.

Ты получаешь удовольствие от того, что высказываешься остро и зло?

Я себя за многие годы хорошо изучил. Мне нравится потравить, повеселиться, посмеяться. Таким образом я полностью раскрываюсь. Бывает в кайф позлить человека – чтобы он «подразорвался», помучился. Я умею писать язвительно, умею плохо, даже гадко шутить – во мне достаточно цинизма. Ничего не могу с собой поделать! Во мне сидит такая вот «обезьяна», которая говорит: давай, скажи! Пусть сейчас самое неподходящее время, но это «разорвет» всех! Потом мне бывает очень неловко, и иногда я вынужден извиняться. Я отходчив, мне несложно попросить прощения, если я повел себя, как скотина. И такое случается часто, поверьте.

И в то же время любой поклонник может тебе напрямую указать, что ты стал другим, пишешь теперь плохие стихи. Не слишком ли ты уязвим?