Вера в большом городе. Диалоги о жизни, в которой есть место Богу

Я как-то разговаривал с одной женщиной, которая воцерковлена уже лет, наверное, тридцать. Она пожаловалась, что не может исповедоваться. Я спрашиваю: «Почему?» – «Ты знаешь, вот перед этим окровавленным Человеком я не могу говорить о том, что я чуть дольше сижу в компьютере, чем надо, или о том, что раздражаюсь. Это меня надо убить, а не Его». За прошедшие десятилетия церковной жизни у нее сформировалось такое глубокое знание себя, что она не терпит никакой фальши. Такой вот высокий стандарт исповеди. Это, кстати, большая проблема давно воцерковленных прихожан: требования к себе очень высоки, и на меньшее эти верующие не готовы. А поскольку в храме, куда ходит та женщина, не допускают к Причастию без исповеди, она и не причащается. Вот таков итог большого церковного стажа. И такое видение себя: «Повинен смерти – прошу о жизни».

Но в итоге человек оказывается без Причастия! Разве это не самое страшное?

Это ошибка. И женщина, о которой я говорю, исправила ее в Великий Четверг. Но на самом деле подобных людей много. Они не готовы играть в исповедь, превращать ее в театр, изображать послушание. А настоящее покаяние никто не может принудительно «выдавать» к каждому Причастию.

Есть и другая крайность, когда люди за каждый кусочек колбасы или какое-нибудь бранное слово исповедаются по сто раз.

Это первый и следующие 2, 3, 5 «классов» духовной жизни. С годами они перейдут к другому уровню ответственности. Примерно так же школьник переходит на новый уровень, поступив в институт: уже не проверяют, ходит ли он на лекции. Не посещаешь их – значит, вылетишь. И сам за это отвечаешь. Мы не можем с людьми, которые воцерковлены по двадцать лет, обращаться так, будто они пришли в первый класс. Со временем человек все глубже осознает, что Господь, несмотря ни на что, любит его!

Христианство во многом парадоксально. Внешнему человеку все кажется диким. «Зачем Некто пришел и умер за меня? Я ведь Его об этом не просил. Да и вообще я не уверен, что Он меня любит. И почему я должен страдать, но при этом радоваться?» Возникают десятки вопросов, так что боязно приблизиться к Церкви, открыть Евангелие.

Можно встретить человека, который что только не читал – от Водолазкина до Мураками, – а Евангелие не берет в руки, причем принципиально! Есть гуманитарии, доктора наук, не знающие Нового Завета. Это при том, что вся европейская культура, как говорится, написана на полях Евангелия.

Почему так трудно человеку взяться за подобное чтение?

Люди боятся, не хотят менять свою жизнь. Они знают: стоит прийти в храм, обратиться к священнику за советом или с исповедью, да просто прочесть Евангелие – и все представится в новом свете. В обычной жизни ты, как серый лист, который кажется белым, если не с чем его сравнить. Но положи рядом кристально чистый лист ватмана, сразу поймешь – все грязное. С другой стороны, я радуюсь любому движению людей ко Христу, даже просто попытке жить по Его заповедям, ну или хотя бы соблюдать некоторые из них, как делали мои родители. Когда человек стремится к правде – а правда почти всегда зиждется на Боге, – он легче узнаёт Бога. У меня есть друг, который прекрасно продвигался по карьерной лестнице. Его должны были выбрать в московские депутаты, потом он поднимался бы все выше и выше… Но в какой-то момент он от всего отказался. Я спросил – почему? Ведь все так к этому стремятся. А он говорит: «Понимаешь, я должен буду встроиться в эту систему и участвовать в каких-то схемах. Но я не хочу грешить, не желаю творить зло». Он потом прекрасно вошел в Церковь, потому что совесть у человека была. Мне кажется, совесть – это такая мышца, которую надо все время качать. Однако она болит и вообще мешает жить. (Смеется.)

Да, это хорошее определение. А то, что она болит, – признак того, что мы еще живы.

«Пап, дай нам просто потусоваться!»