Вера в горниле сомнений. Православие и русская литература

действительности немало. Сам исторический момент был таков, что многие ринулись в отрицание —

сущностного или второстепенного, но в отрицание. Фигура нигилиста стала символом этого времени.

Тургенев сумел указать на самое больное место нигилизма, так что нельзя было не отшатнуться в

ужасе от страшного пророчества, возглашенного в романе. Но ужаса того никто явно не осознал, подменив

его на поверхности яростной неприязнью Базарова.

Новизна и вообще нередко принимается с нерасположением. Базаров же — не только для русской

жизни, но и для литературы фигура новая, во всем необычная. Силу его натуры признают все, даже

ненавидящий его Павел Петрович Кирсанов. Да и сам он себя гигантом именует: "Ведь я гигант!" В

Базарове без сомнения угадывается общественный деятель. Революционер.

Автор вместе со всеми своими героями признаёт необычайную силу и оригинальность натуры

Базарова. И всё же отношение Тургенева к нигилисту оказалось внутренне противоречивым, что

определило трагическую окраску образа Базарова. "Я хотел сделать из него лицо трагическое", —

признавался сам Тургенев Случевскому. И одновременно Достоевскому: "...я попытался в нём представить

трагическое лицо". Писарев как будто подслушал признания автора: "Ни один из подобных ему героев не

находится в таком трагическом положении, в каком мы видим Базарова".

Автор не дал "русскому Инсарову" никакого реального дела на общественном поприще, потому-то

и не нашлось приложения силам этой богатой натуры и жизнь его осталась без смысла. Тургенев оставляет

Базарова бездействующим не случайно. Писатель не увидел в жизни и потому не показал в романе

положительной цели у нового поколения революционеров. "Сперва нужно место расчистить", — заявляет

Базаров, но подобная цель вызывает справедливое недоверие, подозрение: а что же будет построено на

этом "расчищенном месте"? да и будет ли что построено вообще? Ведь по Базарову: "В теперешнее время

полезнее всего отрицание — мы отрицаем". А Тургенев в отрицании видел силу опасную, даже страшную:

"Но в отрицании, как в огне, есть истребляющая сила — и как удержать эту силу в границах, как указать ей,

где именно остановиться, когда то, что она должна истребить, и то, что ей следует пощадить, часто слито и

связано неразрывно?" ("Гамлет и Дон Кихот").

Фигура Базарова трагична и его одиночеством. Он одинок как борец, одинок и в личной жизни.

Неожиданно обнаруживается, что и с народом, знанием и пониманием которого он так похвалялся, у него

также нет подлинной близости. Среди крестьян своего отца он слывёт "чем-то вроде шута горохового".

"Известно, барин: разве он что понимает?" — вот поистине приговор, вынесенный Базарову простым

мужиком. И хоть Базаров не слышит этих слов, но не может же не ощущать своей отчуждённости от тех, с

кем не в состоянии найти общего языка.

Базарова охватывает безотрадный скептицизм, он и сам перестаёт верить в необходимость какой бы

то ни было полезной деятельности. В конце романа Базаровым овладела какая-то "странная усталость",

"лихорадка работы с него соскочила и заменилась тоскливою скукой и глухим беспокойством".

Смерть Базарова — исход его трагической жизни. Внешне смерть эта представляется нелепой и

случайной, но в сущности она стала логическим итогом его внутреннего движения к трагическому же

тупику его жизненного пути. Она подготовлена всем ходом повествования. Усталость, бездействие, тоска

героя не могли получить иного исхода. Перед смертью Базаров произносит знаменательные слова: "Я

нужен России... Нет, видно, не нужен". Не нужен России — в этом и заключен, по мысли автора, мрачный

трагизм жизни Базарова.

В нигилизме, при всей его внешней новизне, проявились давние хвори российского общественного

сознания, прежде всего тяга к эвдемонизму западнического толка. Эвдемоническое миросозерцание уже

само несёт в себе зародыш жизненной трагедии. Это пережил Тургенев. Это и в существовании Базарова

сказалось.

Нам же предстоит отыскать глубинную причину свершившейся судьбы тургеневского героя. Ибо

всё перечисленное есть лишь следствие.

Трагизм Базарова определяется ограниченностью (если не сказать: убогостью) его мировоззрения.

Трагизм Базарова — в его безбожии.

Базаров — естественник. Он абсолютизирует возможности той науки, которой он занимается. В

истории человечества случаются такие моменты, когда в результате бурного развития естественных наук

начинает казаться, что теперь-то эти науки наконец помогут человечеству найти ответы на все вопросы,

проникнуть во все тайны жизни, дадут ему могущество над миром. Базаров, таким образом, разделяет

довольно обычное заблуждение и не оригинален в своём преклонении перед наукой. Во всех суждениях о

человеке для Базарова анатомия и физиология являются истиной в последней инстанции. Его излюбленный

принцип — разрезать и посмотреть: "Ты проштудируй-ка анатомию глаза: откуда тут взяться загадочному