Вера в горниле сомнений. Православие и русская литература

кричал он, с пылающим, перекошенным лицом, потрясая в воздухе кулаком, как бы грозя кому-то, — и

возропщу, возропщу!" Но Арина Власьевна, вся в слезах, повисла у него на шее, и оба вместе пали ниц".

Вот пример художественного откровения высочайшего уровня.

Базаров стал подлинным открытием не только в русской литературе, но и в жизни общества в один

из важнейших моментов его истории. Роман "Отцы и дети" явился своеобразным актом общественного

самосознания. Автор сумел поднять в нём проблемы настолько важные, что они не утратили своего

значения на протяжении долгого периода. Отклики на поставленные Тургеневым вопросы можно

обнаружить во многих и многих произведениях русской литературы второй половины XIX столетия.

7

В начале 60-х годов одним из любимых мыслителей Тургенева становится Шопенгауэр, с его

пессимизмом и отрицанием исторического развития. Проникнувшись подобными убеждениями, вряд ли

можно ожидать какого-либо исторического обновления, да и вообще некоего смысла от любых, даже самых

"великих" реформ.

Философский пессимизм имеет у Тургенева ещё один источник — идеи Паскаля. Однако Тургенев

не принял того, что стало опорой для самого Паскаля: он отверг христианскую веру, и сам сознавал это как

своё несчастье: "...если я не христианин — это моё личное дело — пожалуй, моё личное несчастье", —

признался в одном из писем.

Он и всякую-то веру утрачивает: веру в осмысленность собственной жизни, жизни человеческой

вообще, жизни общества. А ведь за десять лет до того, в 1853 году, предупреждал Миницкого: "Знайте, что

без веры, без глубокой и сильной веры не стоит' жить — гадко жить". Теперь он именно так и живёт.

Неотвратимость перехода от бытия к небытию, очевидная бессмысленность самой смерти, которая

представлялась ему одним из порождений всеобщего хаоса, смятение перед всем этим стало на какое-то

время основным в мировосприятии Тургенева. Нарождающееся смятенное состояние своё он передал

Базарову с его угрюмыми рассуждениями о "лопухе" как единственном итоге человеческой жизни, и это же

смятение в момент его наивысшего развития он решительно и ясно выразил в "Призраках" и с ещё большей

силой — в "Довольно", появившихся в середине 60-х годов.

Это было полное подпадение под власть уныния. Святитель Тихон Задонский утверждал: "Уныние

сатана наносит". И стоит ещё раз вспомнить признание Тургенева: "Я предпочитаю сатану". Чего же ещё

ожидать при таком предпочтении? Сопоставим далее. Святитель Тихон: "Уныние есть нерадение о

душевном спасении". Тургенев: "...я хочу истины, а не спасения". И ещё. Святитель Тихон: "Уныние

закрывает сердце, не даёт ему принять слово Божие". Тургенев: "...если я не христианин — это ...моё

личное несчастье". Сопоставим — и поразмыслим.

"Нет ни к чему почти любви", — заметил Толстой по поводу нового романа Тургенева "Дым",

вышедшего в 1867 году.

"Эту книгу надо сжечь рукою палача", — резко высказался о романе Достоевский.

Книга заражала читателей безнадежным унынием. В романе отражен глубокий пессимизм

Тургенева, выросший в ту самую эпоху, когда большая часть общества жила теми или иными надеждами.

Дымом, чем-то обманчивым и нереальным, представляется вся жизнь главному герою романа

Литвинову. "Дым, дым", — повторил он несколько раз; и всё вокруг показалось ему дымом, всё,

собственная жизнь, русская жизнь — всё людское, особенно всё русское".

А единственная вера, утверждённая писателем, стала вера в сокровища на земле — в цивилизацию,

идеал которой автор доверил возгласить Потугину, идеологу крайнего западничества в романе.

Так может, это и хорошо? Европейская цивилизация сразу привлекает удобствами комфортной

жизни, и чем далее шествует она по времени, тем всё более потворствует потребительским вожделениям

индивидуумов — что всегда влечёт к себе. Но среди тех ценностей, какие она предлагает своим

поклонникам, едва ли не важнейшая — "освобождение от религиозных оков", что тоже соблазнительно. От

христианства в цивилизации остаётся лишь мёртвая оболочка.

Тургеневу, конечно, цивилизация была мила, однако и взгляды Потугина вряд ли могут стать

точкой опоры в той стихии всеобщего отрицания, которая первенствует в романе "Дым". Да и сам Тургенев

признавал позднее, что в его герое есть доля шаржа. Слишком уж беспощадно порою отрицает Потугин то,

что не могло не быть дорого автору, — Россию. Рассудочные потуги западника оказываются

несостоятельными. Да и по-человечески рассудить: Потугин — разочаровавшийся в жизни неудачник, он

порой жалок в своём бессильном отрицании, что не может не породить сомнения в его идеях.

Исток тургеневского пессимизма — разочарование индивидуальности в мире всеобщего. Но что он

мог предложить, если перестал вполне доверять миру? Что может вообще предложить человек,

отвергнувший Благодать?

В творчестве писателя становится слишком заметным отстранение от социально-политической