Вера в горниле сомнений. Православие и русская литература

пушкинского узника собственной "идеи". Невольно вспоминается и Ганя Иволгин, король иудейский,

лелеющий мечту же о тайном всемогуществе.

"Идея" Подростка — ещё одна попытка найти себе опору в безбожном мире, гораздо уступающая в

благородстве грёзам Версилова.

Скрытая же подоплёка "идеи" Подростка — его вражда к миру, которую он стремится реализовать

через самоутверждение: "...я брошусь в "идею", и вся Россия затрещит через десять лет, и я всем отомщу".

За что мстить? — он и сам вразумительно не объяснил бы. За безрадостное детство... За недостаток

любви... За муки угрызающей душу гордыни, весьма обычные в молодом человеке...

Как видно, Аркадий принял в себя весьма многое из комплекса идеи обладания сокровищами на

земле, и можно заранее предсказать, что его вожделение никогда не сможет быть удовлетворённым: это в

повреждённом греховностью мире также слишком обыкновенное явление.

Накопительство даже с благою целью телесного напитания человека имеет смысл ограниченный.

Достоевский раскрывает это в важном диалоге между Аркадием и Версиловым:

— ...Ну, в чём же великая мысль?

— Ну, обратить камни в хлебы — вот великая мысль.

— Самая великая? Нет, взаправду, вы указали целый путь; скажите же: самая великая?

— Очень великая, друг мой, очень великая, но не самая; великая, но второстепенная, а только в

данный момент великая: наестся человек и не вспомнит; напротив, тотчас скажет: "Ну вот я наелся, а

теперь что делать?" Вопрос остаётся вековечно открытым.

Достоевский касается здесь давно мучившей его темы — искушения Христа в пустыне (Мф. 4,1—

11), — той темы, какую в полноте он решит несколько спустя в "Братьях Карамазовых". В "Подростке" же

он лишь намёком подводит мысль читателя к осознанию дьявольского соблазна в тех фантазиях, что

тревожат внутренний мир Аркадия.

Проблема Подростка в том, что при всей авторитетности для него Версилова тот не может стать для

сына окончательным источником истины, поскольку обнаруживает в итоге свою нравственную

несостоятельность. Требуется авторитет понадёжнее.

Выход из тупика намечен автором в осмыслении натуры Макара Ивановича Долгорукого,

официального отца Аркадия. Перед нами попытка создать идеальный образ человека, близкого к святости.

Религиозная серьёзность мироосознания, какую должно выделить как важнейшую в характере

Макара Ивановича, запечатлена в убеждении, становящемся ясным ответом на все сомнения, метания,

мечтания и уклонения от истины прочих персонажей романа: "...жить без Бога — одна лишь мука".

Макар Иванович этими словами как бы разом опрокидывает идиллию Версилова, просто и

бесхитростно — хоть о том и не подозревает, — обнаруживая основной изъян подобных мечтаний: без Бога

идиллии не получится, все измышленные райские утопии обернутся адовыми терзаниями. Можно

вспомнить мысль святого праведного Иоанна Кронштадтского: "Быть духом, иметь духовные потребности

и стремления и не находить им удовлетворения — какое мучение для души!" Совпадение несомненное.

Макар Долгорукий поднимает уровень восприятия бытия и над мечтательными грёзами и над

рационализмом человека, растерянного перед непостижимыми загадками мира: "Всё есть тайна, друг, во

всём тайна Божия. В каждом дереве, в каждой былинке эта самая тайна заключена. Птичка ли малая поёт,

али звезды всем сонмом на небе блещут в ночи — всё одна эта тайна, одинаковая. А всех большая тайна —

в том, что душу человека на том свете ожидает. <...> А что тайна, то оно тем даже и лучше; страшно оно

сердцу и дивно; и страх сей к веселию сердца: "Всё в Тебе, Господи, и я сам в Тебе и приими меня!" Не

ропщи, вьюнош: тем ещё прекрасней оно, что тайна..."

Невместимость Божиего мира (тайны его) в сознании человека становится причиной не ущемления

гордыни, но упрочения веры: от неизреченного восхищения величием Творца. Мир, полностью

познаваемый, был бы узок, мелок, плоскостно убог, лишён многомерной гармонии, глубины и

необозримости. Тайна расширяет его до беспредельности — и в ней человек не пугается своего

ничтожества перед величием творения, но ощущает осуществимость своего единства с ним, ибо начинает

воспринимать свой внутренний мир причастным не ограниченному временному пространству, но вечности.

Поэтому для Макара Ивановича основное его состояние — радостное приятие мира, счастливое

переживание каждого мгновения бытия: "Восклонился я, милый, главой, обвёл кругом взор и вздохнул:

красота везде неизреченная! Тихо всё, воздух лёгкий; травка растёт — расти, травка Божия, птичка поёт —

пой, птичка Божия, ребёночек у женщины на руках пискнул — Господь с тобой, маленький человечек,

расти на счастье, младенчик! <...> Хорошо на свете, милый!"

Мудрый старик живёт, творя Иисусову молитву и радуясь миру. Он верно сознаёт, что безбожие

чаще есть лишь суетное удаление от мысли о Боге. Макар Иванович предстаёт своего рода эталоном

достойного и смиренного поведения человека в миру.