Вера в горниле сомнений. Православие и русская литература

как в горячке лихорадит ум, и душу, и сердце". Именно так, мужественно, подходя к опаснейшей грани,

ставит проблему писатель — и без страха позволяет сделать герою своему крайний вывод. В письме

Н.А. Любимову (10 мая 1879 года) сам Достоевский признавал: "Мой герой берёт тему, по моему,

неотразимую: бессмыслицу страдания детей, и выводит из неё абсурд всей исторической

действительности".

На основании этой неотразимости претензий Творцу Иван являет свой бунт против Бога и

пытается вовлечь в него Алёшу: "Я не Бога не принимаю, я мира, Им созданного, мира-то Божьего не

принимаю и не могу согласиться принять".

"Эти убеждения есть именно то, что я признаю синтезом современного русского анархизма, —

отметил Достоевский в том же письме Любимову. — Отрицание не Бога, а смысла Его создания. Весь

социализм вышел и начал с отрицания смысла исторической действительности и дошёл до программы

разрушения и анархизма. Основные анархисты были, во многих случаях, люди искренне убеждённые".

Суждения Ивана, при всей их эмоциональной убедительности, лукавы и полны противоречий.

Прежде всего, приятие Творца при отвержении Его творения есть прямая несуразность. Иван отвергает

именно Создателя мира, допустившего в Своём творении явный, по убеждённости Ивана, изъян. При этом

он сам же отказывается от понимания основ бытия, но вину за такое непонимание своё с себя по сути

снимает. Иван вообще мыслит законы мира в категориях купли-продажи, которые для постижения Горней

гармонии вовсе неприемлемы. Иван отвергает эту гармонию "из любви к человечеству", но именно он

перед тем заявил о своей нелюбви к людям, о невозможности любить человека. Высшим критерием

истинности своих суждений Иван готов признать свою неправоту, которую допускает, — явный признак

гордыни.

Наконец, Иван заявляет себя явным антихристианином, ибо его вопрос "Есть ли во всём мире

существо, которое могло бы и имело право простить?" — направлен прямо против Христа. И Алёша

недаром же возражает: "...Существо это есть, и Оно может всё простить, всех и вся и за всё, потому что

Само отдало неповинную кровь Свою за всех и за всё. Ты забыл о Нём, а на Нём-то и зиждется здание, и

это Ему воскликнут: "Прав Ты, Господи, ибо открылись пути Твои".

Но для Ивана это не довод. Бунт Ивана — бунт апостасийной стихии, в которой духовное

понимание проблемы невозможно.

Ответ на вопрос: как избыть зло? — отыскивается человеческим Рассудком давно. Все попытки

могут быть сведены к двум основным решениям, оба весьма просты и оба осмысляются в последнем

романе Достоевского.

Первое: уничтожить всех носителей зла. К этому решению склоняется Иван Карамазов и в

рационально-эмоциональных суждениях своих, и в жизненной практике. В ближней жизни носителями зла

ему представляются прежде прочих отец и брат, и он злорадно признаёт желанность убийства одного из

них: "Один гад съест другую гадину, обоим туда и дорога!"

В жизни не столь близкой носителями зла он видит прежде всего истязателей неповинных детей, и

также признаёт желательность их уничтожения, склоняя к тому и Алёшу. Рассказавши о некоем помещике,

затравившем борзыми малого ребёнка, Иван спрашивает жестоко:

— Ну... что же его? Расстрелять? Для удовлетворения нравственного чувства расстрелять? Говори,

Алёшка!

— Расстрелять! — тихо проговорил Алёша, с бледною, перекосившеюся какою-то улыбкой подняв

взор на брата.

— Браво! — завопил Иван в каком-то восторге, — уж коли ты сказал, значит... Ай да схимник! Так

вот какой у тебя бесёнок в сердечке сидит, Алёшка Карамазов!

— Я сказал нелепость, но...

— То-то и есть, что но... — кричал Иван.

Восторг Ивана разъясняется его комментарием на слова брата: бесёнок в сердечке сидит. Сомнений

нет: такое душевное движение вдохновлено бесовским воздействием. И речь тут не о судьбе одного злодея,

а о принципиальном решении вопроса.

Собственно, вопрос-то давным-давно уже и решён: Самим Спасителем, Которого фарисеи

искушали точно так же когда-то, приведя к Нему грешницу (Ин. 8,1-11). С высоты Божией Истины

проявлением зла является всякий грех, и уничтожение носителей зла означает уничтожение всех

грешников, то есть всего рода людского, ибо "несть человек иже жив будет и не согрешит". Сам Бог отверг

такое решение.

По Достоевскому, следующему за Христовой истиною, такое решение невозможно, поскольку в

мире существует закон всеобщей ответственности, когда "всякий человек за всех и за вся виноват".

Да ведь и Иван, вожделея смерти отца, по его же логике подвержен уничтожению: недаром он

выдаёт себя каиновской фразою: "Сторож я, что ли, моему брату Дмитрию? — раздражительно от резал

было Иван, но вдруг как-то горько улыбнулся. — Каинов ответ Богу об убиенном брате, а?" Иван явный

носитель зла. Другое дело, что всякий человек, помышляя об уничтожении прочих себе всегда почти делает