Вера в горниле сомнений. Православие и русская литература

Вопрос "что есть истина?" — вопрос Понтийского Пилата. Для православного сознания вопрос в

ином: как жить по Истине?

Проблема для подлинного христианина не во внешнем поиске рассудочной истины, но во

внутреннем мучительном осознании и ощущении собственного несоответствия Истине. Православие ищет

обретения Царства Божия не во внешнем (к чему неизбежно приводит либеральный рационализм, что мы и

видим на примере Мережковского), но внутри себя, по заповеди Христовой (Лк. 17,21). Истину несложно

понять, услышав Христа: "... последуй за Мною, взяв крест " (Мк. 10,21). Но как сделать это? Легче

подменить всё рассудочностью и логистикой, выстраивая проблемы во внешнем уме, а не в глубине души.

Итак, если Бог есть Святая Троица, то почему всего два Завета, Ветхий и Новый? Должен быть

Третий Завет, рассуждает Мережковский, Завет Духа, как Первый есть Завет Отца, Второй — Сына. Эту

мысль писатель повторяет на разные лады едва ли не до самой смерти. Мережковский не отвергает

Воскресения, но хочет дополнить неким откровением Духа, которое якобы приведёт человечество к

блаженству Царства Божия на земле. Почему-то в событиях Новозаветной Истории он не хочет заметить

нечто важнейшее: Святую Пятидесятницу. Дух уже сошёл на землю — и пребывает в бытии Церкви

Христовой. То есть то, чего так страстно жаждет Мережковский (равно как и его предшественники), уже

свершилось. Тысячелетнее Царство уже пришло: это земное бытие Церкви вплоть до Второго Пришествия.

Отождествление же этого Царства с неким тысячелетним периодом земного блаженства после Второго

Пришествия давно отвергнуто Церковью как хилиастическая ересь. Тысяча же, напомним вновь, здесь —

не счёт лет, а обозначение некоего множества лет в его полноте.

Однако это церковное учение иными "ищущими" признавалось уже, в числе прочего, устарелым,

требующим обновления. Мережковский видит в церковной жизни только застой и кризис. Прежде всего,

конечно, в Церкви Православной (она ближе, постоянно перед глазами), но и Западная не превозносится им

над Восточною. И та и другая Церкви зашли, по убеждённости Мережковского, в тупик, выход из которого

только в откровении Третьего Завета.

Мережковскому не даёт покоя кажущееся ему "отвержение плоти" в христианстве. Это одна из

принципиальных основ его религиозного беспокойства: нельзя отвергать плоть, если Христос воскрес во

плоти.

А христианство вовсе и не отвергает плоти. Оно имеет целью преображение плоти, повреждённой

первородным грехопадением. Христос явился в мир во плоти, чтобы взять на Себя, на Свою человеческую

плоть грех мира (Ин. 1,29) и чтобы во плоти одолеть последствия греха, приняв страдания и смерть,

воскреснув во плоти преображённой. Бог стал Человеком, чтобы человек стал богом. Христианство

осуждает и отвергает не плоть, но грех во плоти, и именно такой смысл вкладывается в понятие отвержения

плоти (Рим. 8,3—16). Отвергается не плоть, но плоть, живущая в страхе и грехе, утверждается же плоть,

живущая в Духе вне греха, то есть плоть преображенная, обоженная. Причащаясь в таинстве Евхаристии

плоти Христовой под видом хлеба, человек принимает в себя именно эту преображённую во Христе

обоженную плоть, укрепляя себя во внутреннем стремлении к полному преображению мира.

Но Мережковский не хочет (или не может) отказаться от внерассудочного приятия христианской

мудрости и приписывает христианству то, что сам в нём собственным рассудком разумевает, и отвергает

плоды этого своего разумения, полагая, что таково именно христианство. Мережковский борется с

иллюзией, созданной его рассудком. Плоть для Мережковского прежде всего — пол. Тут не обошлось без

влияния Розанова. Именно Розанов навязал сознанию многих восприятие христианства как бесплотной

духовности. А бесплотность воспринималась в этой системе взглядов как бесполость.

В своём отношении к полу Мережковский — не сознающий себя язычник. Собственно все его

религиозные идеи — скрытая попытка соединить христианство и язычество, создать синтез несоединимых

сущностей. Мережковскому дорог пол, он противится его отрицанию как может. И поэтому, хотя он порой

глухо и пытается говорить о преображённой плоти в Царстве Духа, он преображённости-то не приемлет.

Именно поэтому Мережковский выносит свой приговор не только православным святым (преподобному

Серафиму Саровскому прежде всего), но и самой святости православной.

Здесь мы вновь сталкиваемся с тем, что уже часто встречалось и прежде: наличие двух точек

воззрения на мир и на бытие человека в мире. Одна — изнутри времени, которое абсолютизируется и по

меркам которого строится понимание смысла бытия. Стоящий на этом прежде всего обеспокоен

устроением земной временной жизни, какие бы при том религиозные заклинания ни произносил. Едва ли

не все ереси нового времени сопряжены с таковым пониманием бытия. Иное воззрение совершается как бы