Вера в горниле сомнений. Православие и русская литература

из вечности, оно с вечностью сопоставляет всё в земной жизни — и время оттуда воспринимается как нечто

важное, но преходящее. Что важнее: судьба человека во времени или участь его в вечности? Состояние

земного рабства — принадлежность времени, рабство же у греха губит душу для вечности. Святой взирает

на мир из вечности. Плотской человек озабочен временным.

Для Мережковского "необходимо, чтобы Русская Церковь, сознательно порвав связь с отжившими

формами русской самодержавной государственности, вступила в союз с русским народом и с русской

интеллигенцией и приняла активное участие в борьбе за великое общественно-политическое обновление и

освобождение России". Попросту — нужно включиться в революционную борьбу. Эта идея в неявном виде

витала ещё в атмосфере "Религиозно-философских собраний" 1901 — 1903 годов, одним из инициаторов

которых был Мережковский. Порочность начального замысла обрекла "Собрания" на неудачу.

Если поискать истоки той основной идеи, которой соблазнился Мережковский, то нужно

обратиться к раннехристианской ереси монтанизма (по имени основателя, фригийца Монтана),

зародившейся во II в. по Р.Х. и объявившей себя своего рода новым откровением. Для монтанизма был

характерен индивидуалистический профетизм, экстатическое горение в предощущении близкого конца

мира. Монтанисты недаром называли себя пневматиками (духовными) в отличие от тех, кого они

именовали психиками (душевными), то есть возносили своё якобы "совершенство" в Духе над теми, кто

оставался в "несовершенстве" устарелого христианства. Монтанизм противопоставлял себя гностицизму,

но сходился с ним, как сходятся крайности, в противостоянии ортодоксальному христианству.

Однако Мережковский заимствовал свои соблазны, скорее всего, не прямо у монтанизма, который,

не всегда в явном виде, пророс и в более поздние века (не без влияния Тертуллиана и блаженного

Августина) и оказал несомненное воздействие на аскетизм западного толка. Мережковский стал

последователем учения католического мистика и аскета второй половины XII века Иоахима Флорского.

Иоахим, как и монтанисты, опирался в основном на Апокалипсис, утверждая необходимость третьего

периода всемирной истории, периода господства Духа Святого (после "периодов господства Отца и Сына").

"Церковь Петрова" при этом должна смениться на "Церковь Иоаннову" (по имени апостола Иоанна

Богослова, автора Апокалипсиса). Влияние Иоахима слишком очевидно, недаром Мережковский уже в

эмиграции посвятил средневековому аскету самостоятельное, по сути, исследование, включив его

отдельной главой в свою книгу о Франциске Ассизском.

Узнаются в рассуждениях Мережковского не только отголоски стародавних ересей, но и более

близких соблазнов, идущих от В.С. Соловьёва. Мережковский склонен усмотреть в Духе — Материнское,

Женское начало. Церковь Третьего Завета, таким образом, близка к пониманию её как Царства Вечной

Женственности. Не оттого ли он не может расстаться с проблемой пола даже в идее преображённой плоти?

В разгар первой русской революции, в конце 1905 года, Мережковский пишет о "дыхании уст

Божиих в этой буре свободы", и видит в том "великую истину". В реальной революции он видит

осуществление своих религиозных исканий. Созерцая историю, российскую в особенности, Мережковский

видит в ней прежде всего проявления революционного освободительного духа, стремящегося соединить

религию и революцию ради единой цели — Царства Христова на земле.

Поэтому в искусстве своего времени Мережковский увидел важное достоинство: "Ежели теперь вся

Россия — сухой лес, готовый к пожару, то русские декаденты — самые сухие и самые верхние ветки этого

леса: когда ударит молния, они вспыхнут первые, а от них — весь лес".

"Мы на горе всем буржуям мировой пожар раздуем..." (А. Блок). Вот так когда-то с огнём играли и

радовались.

В целом, Мережковский дал весьма точную характеристику декаданса. Поспешим с ним

согласиться, однако знаки поменяем, вспомнив, что революция есть прежде всего антихристианство

(Тютчев) и бесовщина (Достоевский). То же увидим и в декадансе. Повторим, Мережковский справедливо

и проницательно соединил декаданс с революцией, а оценивать это можно по-разному.

Во всех своих важнейших идеях Мережковский не вполне оригинален, он чаще следует за кем-

либо, кто очаровывает его своими заблуждениями. Он, вспомним ещё раз злое определение, "царь цитат".

То же и в художественном творчестве. Здесь он тоже "цитирует", не прямо и примитивно, разумеется, а

через образные приёмы, художественную манеру того, кого он слишком хорошо знает, исследовал как

критик. Он эпигон, но это эпигонство — ненамеренно и, скорее всего, не сознавалось им самим. Ему

мешала его литературная эрудиция. В его произведениях заметны отсветы художественной манеры или