Вера в горниле сомнений. Православие и русская литература

свидетельствам современников, по письмам, другим источникам), трудно заподозрить в нем грех гордыни,

стремления первенствовать (что, собственно, и означает любоначалие). Пушкин представляется скорее

человеком простодушным, весёлым, доброжелательным, вовсе не гордецом, не высокомерным спесивцем.

Но дело в том, что грех, не имевший явных внешних проявлений, сокрытой змеёю грыз душу изнутри (ср. в

"Воспоминании": "змеи сердечной угрызенья") — и тут не наши фантазии, а его собственное признание.

Еще в стихотворении "В начале жизни школу помню я..." признавался он в том же, теперь довел раскаяние

до предельно обострённого обозначения тайной страсти. Да и все мучения, связанные с охлаждением и

небрежением читающей публики (а это было, так что иные любители поэзии даже Бенедиктова

превозносили как поэта над Пушкиным, хоть то и нелепость явная), какие так слышны в стихах его — не из

этого ли греха, пусть и отчасти, родились? Пророк не должен смущаться подобными мирскими помыслами:

он служит Богу, а не толпе.

Далее Пушкин допускает перестановку, весьма значительную и знаменательную. К перечислению

греховных страстей Пушкин присоединяет просьбу к Богу помочь ему узреть эти грехи свои и

привосокупляет к ним еще один из важнейших: грех осуждения. Поэт, в отличие от преподобного Ефрема

Сирина, соединяет все грехи вместе, сосредоточивает внимание именно на них: как на важнейшем для себя

"средь дольних бурь и битв". Он подчеркивает, что для него нужна именно такая логика: вначале добиться

чистоты сердца, избавив его от тягот алчного греха, чтобы затем наполнить его сокровищами небесными,

важнейшие из которых он называет вслед за святым подвижником: дух смирения, терпения, любви и

целомудрия. Нетрудно заметить, что и в этом перечислении поэт несколько меняет порядок,

установленный в молитве. Целомудрие он ставит в конце, видя в нем как бы итог, верхнюю ступень

духовного восхождения, ибо выстраивает свою "лествицу" от смирения и терпения к любви и целомудрию.

Это не противоречит святоотеческому учению. Ведь целомудрие, которое понимается обыденным

сознанием несколько упрощенно, есть именно цельная мудрость, охватывающая всё единство бытия.

Целомудрие есть не что иное, как высшая степень в развитии соборного сознания.

Созданные незадолго до смерти поэта стихотворения "Отцы пустынники..." и "Памятник" стали

подведением итогов духовного развития Пушкина.

"Памятник" есть поэтическое размышление на традиционно заданную тему. Первоисточник

известен, Пушкин напоминает о нем в эпиграфе, приведя его начало, — стихотворение Горация.

Обращались к нему многие поэты и помимо Пушкина, например Ломоносов и Державин.

Прежде всего отметим очевидное: "Памятник" свидетельствует, помимо всего прочего, и о

неизжитом грехе любоначалия; пусть упоминание об этом и покажется кому-то неприемлемым

упрощением проблемы, но и умолчание станет погрешением против нелицеприятной беспристрастности.

Признаем также, что подобное наблюдение слишком поверхностно и впрямь упрощает проблему.

В "Памятнике", в его первых трех строфах, проявляется то, что академик Д.С. Лихачёв назвал

"панорамным зрением", — способность охвата единым взором необъятного пространства. Взор Пушкина

охватывает не только физическое, но и временное пространство.

Подобное видение пространства, пространствопонимание (термин, введенный о. Павлом

Флоренским) отражает особое мировидение художника. В. Непомнящий исчерпывающе определил

мироощущение Пушкина: "Для него бытие есть безусловное единство и абсолютная целостность, в

которой нет ничего "отдельного", и самозаконного — такого, что нужно было бы для "улучшения" бытия

отрезать и выбросить". Наличие панорамного зрения отражает способность видения всех сторон

мироздания в их единстве. А это не что иное, как проявление соборного сознания, присущего искони

русской культуре и утрачиваемого ею постепенно начиная с XVII века. Возрожденческий гуманизм и

Просвещение раздробили мироощущение человека, и новое обретение соборного сознания стало одной из

главных задач русской культуры. Пушкин поставил эту задачу во всей полноте, и вся его творческая жизнь

была направлена на владение единством Истины. Божией волей ему было открыто восприятие творения от

Горних высот до глубин морских. К целомудрию — высшей ступени соборного сознания — он стремился

всю жизнь.

Разрушает единство грех, ибо он отъединяет человека от Бога и от церковной целостности.

Следствием разъединения становится одиночество. Именно так можно понимать переживание греха и

одиночества в поэзии Пушкина, его душевные мучения: это страдание души вне единства, указанного

Спасителем: "... Да будут все едино: как Ты, Отче, во Мне, и Я в Тебе, так и они да будут в Нас едино"

(Ин. 17,21).

Отсутствие понимания смысла жизни на этом уровне есть, скажем еще раз, ненахождение своего