Вера в горниле сомнений. Православие и русская литература

"Коляске", но оно же может довести человека до умопомрачения и стать источником мук не только

нравственных, но и физических — как то случилось с Поприщиным, персонажем повести "Записки

сумасшедшего" (1834). Первоначальное название её состояло из трёх, а не из двух слов: "Записки

сумасшедшего мученика". Мученик — само слово заставляет предположить в повести смысл религиозный.

Но всякое ли мученичество, всякое ли страдание имеет благодатное значение для души человеческой? Нет,

но только страдание за Христа, ради стяжания благодати Святого Духа. Всё остальное превращается в

пустопорожнее растрачивание внутренних сил, необходимых для духовной брани с бесовскими

соблазнами.

"Ибо печаль ради Бога производит неизменное покаяние ко спасению, а печаль мирская производит

смерть" (2 Кор. 7,10).»

Мученик Поприщин такому соблазну и поддался, соблазну весьма распространённому и

заурядному. Он презрел апостольскую заповедь:

"Каждый оставайся в том звании, в котором призван" (1 Кор. 7,20).

Поприщин внутренне взбунтовался против собственного "призвания". Бунт наказывается

сумасшествием, превращением Поприщина в тяжкого страдальца, принимающего на себя и долю

авторского сострадания.

4

Другой бы автор, видя восторженный приём его детища у публики, мог испытать блаженство,

восторг удовлетворённого честолюбия: успех ведь был полнейший. Художественный успех. Комедия

"Ревизор" (1836) навсегда утвердилась в русской драматургии как непревзойдённый шедевр.

Гоголь был раздосадован и потрясён. Не того результата ожидал он от постановки комедии.

Он уповал, что, как по слову пророка Ионы, великий град Ниневия отвратился от своей

неправедности, так что Сам Господь Бог отверг намерение покарать его (Иона 3,1-10), — так и пошлость

российская рассеется, если поставить перед ней правдивое зеркало пророческого обличения её. Ни один

русский писатель не имел столь несоразмерных его возможностям притязаний — ни одному и не выпало

столь жестоко разочароваться. Что перед всем этим какой-то обыденный художественный успех?

Всё непонятное, непостижимое, трезвый в своей ограниченности рассудок спешит объявить

безумием. Может, и сами притязания Гоголя безумны? Лучше сказать: не-нормальны. Они вне нормы

опошлившегося мира, они нереальны в апостасийности бытия. Но Гоголь так тянулся к нереальной

реальности.

Сам город, в каком совершались невероятные события комедии, нереален, нереалистичен, в чём

автор признался позднее в "Развязке Ревизора" (1846): "...такого города нет. Не так ли? Ну а что если это

наш же душевный город и сидит он у всякого из нас?"

За полтора с лишним века пребывания "Ревизора" в русской литературе — чего только ни

обнаружили в нём дотошные критики, исследователи, интерпретаторы: и выдающиеся художественные

достоинства, вплоть до тончайших и мельчайших подробностей, и социальную всесокрушающую критику,

и политические разоблачения, и обличения нравственные — и всё справедливо. Только пророческого слова

против богоотступничества человека не захотели услышать, даже самому автору не поверили, когда решил

он объясниться.

В искусстве перевод с языка эстетических образов на язык философских и логических категорий

дело трудное и не всегда благодарное. Гоголь же поставил задачу более сложную: требовал их перевода на

язык духовных пророческих истин, а когда с недоумением и разочарованием убедился, что публике это не

под силу, осуществил такой "перевод" самостоятельно: так появилась то своеобразное и непривычное

драматическое произведение, которое называется "Развязка Ревизора" и которое Гоголь хранил в своих

бумагах до смертного часа, не подвергнув уничтожению, как было сделано со многими прочими

рукописями. Но ведь и перевода этого тоже не приняли современники. Не приняли важнейшей мысли

автора:

"Что ни говори, но страшен тот ревизор, который ждёт нас у дверей фоба. Будто не знаете, кто этот

ревизор? Что прикидываться? Ревизор этот — наша проснувшаяся совесть, которая заставит нас вдруг и

разом взглянуть во все глаза на самих себя. Перед этим ревизором ничто не укроется, потому что по

Именному Высшему повелению он послан и возвестится о нем тогда, когда и шагу нельзя будет сделать

назад. Вдруг откроется перед тобою, в тебе же, такое страшилище, что от ужаса поднимется волос. Лучше

же сделать ревизовку всему, что ни есть в нас, в начале жизни, а не в конце её. На место пустых

разглагольствований о себе и похвальбы собой да побывать теперь же в безобразном душевном нашем

городе, который в несколько раз хуже всякого другого города, — в котором бесчинствуют наши страсти,

как безобразные чиновники, воруя казну собственной души нашей!"

Пророчество не совмещалось с образной системой комедии. Гоголь, по сути-то, сам же тому и

воспрепятствовал, помешал, помимо собственного желания, должному, с его точки зрения, истолкованию