Представляется, что экономика многие годы едва ли избегала этого хаоса, если она вообще выжила как независимая наука… лично я не претендую на то, что мое мышление полностью избавилось от парадигм неоклассической ортодоксии… я испытываю искушение потягаться с Хайеком и озаглавить это послесловие «Почему я не экономист». Для каждого, кто читает методологические призывы, содержащиеся в статьях этой книги, и кто в то же время следит за тем, что сходит за «экономику» в профессиональных журналах 1980-х, остается единственный очевидный вывод. Автор этих статей — или единственный, кто идет в ногу, или пишет в состоянии некоторого заблуждения, будто он является кем-то таким, кем он не является195
.Якобинцы, отмечал Бёрк, отвязавшись от ограничений обычая и умеренности, «нашли свое наказание в собственном успехе»196
. Та же самая судьба может постигнуть экономистов и психиатров.Голые короли
Экономисты и психиатры имеют корыстный интерес в том, чтобы окружить свою деятельность тайной. Они представляют экономику и психиатрию предметами, одновременно заумными и незаменимыми для общества, — научными дисциплинами, принципы и практики которых обычные люди понять без долгих лет академического обучения не способны. Это неверно. Не требуется ученой степени, чтобы понять, что трудолюбие быстрее приведет к материальному благополучию, чем леность, и что умеренность и самодисциплина благоприятствуют упорядоченной жизни больше, чем самомнение и злоба.
Не случайно экономисты, рассматривая экономическое поведение, склонны обнаруживать что-то неправильное, что следует исправить: безработицу, промышленную деятельность, процентные ставки, торговый дефицит или профицит, которые слишком низки или слишком высоки; людей, которые сберегают/расходуют слишком мало или слишком много. Сходным образом, рассматривая человеческое поведение, психиатры склонны находить что-то неправильное, требующее исправления: манию и депрессию, избыточную активность и недостаточную активность, людей, которые едят слишком мало или слишком много, слишком много заинтересованности в сексе или недостаточно таковой. В результате и экономика, и психиатрия предлагают как логичное обоснование исправлению проблемного (нежелательного) поведения, так и оправдание использованию государственного аппарата принуждения в достижении этой цели.
Главной экономической целью правительства, таким образом, становится проведение точных вмешательств, требуемых для того, чтобы заставить хозяйственную систему функционировать оптимально, а именно «здоровая», т.е. устойчиво растущая экономика. Федеральная резервная система вмешивается своими особыми инструментами исправления — «антиинфляционный нажим», выпуск бондов, повышение или понижение процентной ставки — для «настройки» экономики.
Главной психиатрической целью правительства становится похожий процесс микроменеджмента, дозирование точных вмешательств, требуемых, чтобы заставить социальную систему функционировать оптимально, а именно «психически здоровая нация», т.е. нация, свободная от наркотиков, преступности и психических заболеваний. Психиатрическая система вмешивается своими особыми инструментами терапии — диагнозами, препаратами и принуждением — для настройки жизней людей и «психического здоровья» общества.
Экономические и психиатрические меры суть части проблемы. Свободный рынок, по определению, должен регулироваться сам. Однако «свободным» его можно называть лишь постольку, поскольку ему позволено быть саморегулируемым. То же самое можно сказать о взрослом человеке в современном светском обществе с ограниченным правительством. Предполагается, что гражданин управляет собой, однако его можно назвать «свободным» лишь в той мере, в которой управлять собой ему позволено. Вот почему либертарианцы выступают и должны выступать против правительственной монополии на выпуск денег — позиция, которую подчеркивали и Хайек, и Ротбард. По той же самой причине либертарианцы должны выступать против терпимости государства к психиатрическим мерам принуждения и против признания им психиатрического освобождения от правовой ответственности.