Но всё получилось ровно наоборот. И его нарочитое презрение, и холодность, ударили, как пощёчина, как будто всем своим видом он хотел показать, что прошлой ночи ему хватило, чтобы оценить «балеритскую замухрышку», а теперь ему, Викфорду Адемару, стоит думать о белокурой Мелиснадре, которая ждёт его где-то там на юге. И это задело Эрику настолько сильно, что она даже растерялась и не нашлась, что ответить на его недовольное: «Могли бы и раньше встать». И она просто стояла глядя, как он удаляется, и не понимала, да почему же так обидно?! Что даже захотелось плюнуть вслед его лошади. И вообще, с чего она вдруг вспомнила о Мелисандре, которую и не видела-то ни разу!
Из разговоров наёмников Эрика сделала вывод, что Викфорд этой ночью ничего в пещере не видел. Во всяком случае, так он им сказал, а ещё назвал их «дурнями» и «недоумками» за то, что они верят в балеритских богов. Он вообще был зол и гонял своих людей так, что вскоре их шуточки прекратились совсем. И он был ровно таким, каким она увидела его в первый день их знакомства — заносчивым тавиррским псом, а вовсе не тем Викфордом, которые обнимал и успокаивал её этой ночью в пещере. Не тем, кто грел её руки и шептал, что всё будет хорошо.
К ней разом вернулось неприятное внутреннее ощущение, что было в Кинвайле, когда он высмеял её, назвав вздорной пигалицей с дурными манерами и отсутствием вкуса. И она внезапно осознала, что для него она всего лишь досадная помеха, балеритская замухрышка из-за которой он приехал на край мира. Она — всего лишь задание, которое надо выполнить в срок, и сдержать слово Адемара, чтобы хвастать им потом перед всеми, и что где-то там его ждёт белокурая Мелисандра, свадьба и замок в придачу…
И последнее было особенно неприятно.
Она мысленно сравнила себя с южной белокурой красавицей, посмотрела на свои грязные ноги и разозлилась ещё сильнее. И не могла понять, что это за такое едкое чувство жжёт её внутри. То ли уязвлённая гордость, то ли унижение от того, что она своими грязными ногтями и охотничьей одеждой проигрывает первой красавице королевства настолько, что на неё даже смотреть противно этому тавиррскому псу. Настолько, что даже «Доброе утро» он ей сказать не пожелал.
Отряд собирался быстро, а на Эрику снова нахлынула волна отчаяния.
Пока наёмники спешно седлали лошадей и тушили костёр, она подошла к большому корявому вязу, положила ладони на кору в глубоких рытвинах, прислонилась лбом к стволу и закрыла глаза. И почему-то опять подумала про Викфорда. Так сильно захотелось стереть с его лица эту презрительную усмешку, заставить его просить, умолять о милости, увидеть у своих ног, что она даже представила это.
И пальцы внезапно ощутили тепло и дрожь…
Под кожей ожили невидимые ручейки, потекли, свиваясь в причудливый узор, потянулись к коре дерева… И вот она уже чувствует его могучие ветви, и корни, уходящие глубоко в землю, и может видеть с его высоты окружающий лес. Слышать запахи… И разные звуки…
Всё увиделось как-то разом, одним мгновенье, полыхнуло яркой вспышкой ощущений, пропитав её всю этой силой леса и единением с ним, и тут же пропало. Эрика отпрянула от ствола, и сердце забилось радостно.
Снова прильнула к дереву, почти впилась пальцами в кору, но ничего уже не было. И как она не пыталась, повторить это ощущение, так и не получилось. Ей даже плакать захотелось от этой отчаянной и бессильной попытки.
— Ну же! — шептала она, зажмуривая глаза и поглаживая ладонями ствол дерева.
Но вяз молчал, и она разочарованно отошла.
Ей показалось, что эти слова донеслись откуда-то эхом. Голосом матери в её голове, и она даже вздрогнула. Вскинула голову, оглядываясь вокруг, но лес стоял тих и недвижим под утренними лучами солнца.