Верхом на ракете

Гуляя с детьми по берегу, я остро почувствовал скоротечность жизни. На память пришли строчки из арии «Восход, закат» в мюзикле «Скрипач на крыше». «Это и есть та девочка, которую я носил на руках? Это и есть тот мальчик, с которым я играл?» Казалось, еще вчера я бежал рядом с велосипедом, когда дети впервые катались на нем без дополнительных боковых колес. Теперь рядом со мной шли взрослые люди, которым совсем в недалеком будущем предстояло делать то же самое уже со своими детьми. Как же быстро летят годы…

Я многое пропустил за это время, и все во имя карьеры. Сколько раз я уходил на службу, когда дети еще спали, и возвращался, когда они уже были в кроватях? Сколько прошло вечеров, когда у меня не было времени поиграть с ними, потому что нужно было срочно делать домашние задания? Сколько дней рождения мне пришлось пропустить? Даже считать не хотелось. Я был хорошим отцом, но не лучшим в мире. Я пропустил многое, чего уже нельзя вернуть. Эти мысли усиливали мою решимость покинуть NASA. Не так уж много лет было впереди, чтобы остаться в памяти детей и будущих внуков. Мне было уже 45 — я входил в средний возраст, достаточно было взглянуть в зеркало. На поясе намечалось «запасное колесо»», а ниже все выглядело, как в период полового созревания, а может, просто волосы поредели; я подозревал последнее. Мне оставался всего 21 год до того возраста, в котором умер отец, и 30 — до средней продолжительности жизни. Конечно, с учетом предстоящего старта шаттла все эти годы впереди были лишь гипотетическими. Два дня до старта могли обернуться и двумя днями до смерти. Поэтому теперь я старался запомнить своих детей, когда они стали взрослыми — сильными, здоровыми, привлекательными, когда их глаза и сердца устремлены в далекое будущее.

Наконец отведенное нам время вышло. Я обнял и поцеловал детей. Когда же я заключил в объятья маму, она передала мне записочку. Это был псалом 91: «Живущий под кровом Всевышнего под сенью Всемогущего покоится… Не убоишься ужасов в ночи, стрелы, летящей днем, язвы, ходящей во мраке, заразы, опустошающей в полдень…» Мне не были страшны ни мрак, ни язвы. «Стрела, летящая днем» — вот чего я боялся.

Мама также передала мне карточку, которую она приготовила и размножила и отдавала гостям, приехавшим посмотреть на запуск. Это была молитва Богоматери космической. «Радуйся, Мария Благодатная, Матерь Божия и всего человечества. Храни наших мужей и жен в космосе; заступничеством Твоим дай им защиту от всякого зла и бедствия, и милость поступить по воле Божьей, и смелость и силу выполнить их миссию в честь и славу Господню. Храни экипаж STS-36. Аминь».

Такова была моя мать — ее веры хватило бы на десятерых. С двумя молитвами, ее и Донны, я должен был обрести неуязвимость. Я лишь надеялся, что она, будучи католичкой, не займется обращением в истинную веру отдельных протестантов в нашем семействе непосредственно в семейном секторе зрительских трибун, а то ведь и до кулачного боя может дойти.

Когда они садились в микроавтобус, чтобы вернуться по квартирам, Донна и Эми вытирали слезы, а мама, Пэт и Лаура держались, как настоящие Петтигрю. Их лица выдавали тревогу, но глаза были сухими.

Вернувшись в гостиницу для экипажей, я пришел в конференц-зал и обнаружил, что он уже превратился в настоящую холостяцкую берлогу. Джей-Оу, Джон и Пепе внесли деньги в кассу, принесли пива и изучали документацию, посматривая параллельно канал Playboy. Интересно, подумал я, как это совместить с Богоматерью космической. На столе перед Пепе стоял аппарат, записывающий электрокардиограмму. В соответствии с программой одного из биомедицинских экспериментов он уже целую неделю носил датчики, фиксирующие работу сердца. Я был рад, что это задание досталось не мне. Могу себе представить, что сказали бы доктора, если бы увидели график частоты сердечных сокращений во время одного из моих ночных кошмаров… Твою мать! Они бы не позволили мне и приблизиться к ракете. А еще я был очень счастлив, что не носил датчик для записи шумов в желудке. Пытаясь раскрыть тайну космической болезни, экспериментаторы потребовали, чтобы некоторые астронавты носили микрофон на желудке и магнитофон на бедре, чтобы записать все хрипы, хлопки, бурчание и бульканье в кишечнике. Когда эти приборы использовались в секретных военных полетах, пленки не передавались NASA до тех пор, пока служба безопасности ВВС не прослушает их и не убедится, что на них не записаны дискуссии относительно секретной орбиты корабля. Прекрасная была бы запись в послужном списке — анализатор звуков желудка.

Пепе показал нам записи своих действий. Врачи потребовали, чтобы он фиксировал каждый момент, оказавший воздействие на сердце: поход в туалет, еда, половое сношение. Я заметил, что в последней графе было пусто: «Ха, Черил не дала тебе?»