Читаем Верхом на ракете полностью

Облаченные в комбинезоны техники поджидали нас в комнате для надевания скафандров. Наши ярко-оранжевые скафандры LES были разложены на пяти массивных креслах типа La-Z-Boy. Именные таблички на каждом кресле обозначали, кому из астронавтов какой скафандр принадлежит, причем во всех надписях, кроме имени Пепе, были опечатки. Пепе пробрался в скафандровую раньше нас и разложил поддельные таблички в качестве возмездия: в первой версии нашей экипажной эмблемы в его необычной франко-канадской фамилии Туот переставили две буквы, и она превратилась в Тоут. Мы все рассмеялись: все, что снимало напряжение, было к месту. И я уселся в кресло с табличкой «Моллейн».

Я снял обручальное кольцо и положил его в очечник: кольцо могло за что-нибудь зацепиться при аварийном покидании корабля. Я собирался надеть его после выхода на орбиту. Точно так же я поступил перед 41-D и STS-27 и оба раза вернулся живым. Теперь это действие было ритуальным — как у игрока, который должен перекреститься, встав на позицию отбивающего. Мне нужно было остаться в живых, чтобы вновь надеть это кольцо. Господь знает об этом и позаботится обо мне. Во всяком случае, я на это надеялся.

Техники помогли мне просунуть ноги в штанины скафандра. После этого я встал и застегнул на молнию встроенную противоперегрузочную надувную камеру вокруг живота. Я приспустил нижнюю часть и одновременно всунул руки в рукава и пропихнул голову через шейный «воротник». В последний раз я просовывал голову через столь узкое отверстие в день появления на свет{85}. Кольцо было специально сделано тугим, чтобы резиновый «воротник» плотно прилегал к шее и не позволил скафандру набрать воду при приводнении.

После того как скафандр был застегнут, техники продолжили одевать меня. Они зашнуровали ботинки и закрепили шлемофон со связной гарнитурой на голове. Следующим пунктом были перчатки скафандра. Наконец, на шейное кольцо установили гермошлем. Теперь я был полностью готов к двум вещам, которые совсем не хотел испытать, — к разгерметизации кабины и к покиданию раненого корабля.

Техники подстыковали аппаратуру для проверки герметичности и дали мне инструкции: «Закройте щиток гермошлема, включите подачу кислорода, глубоко вздохните и задержите дыхание». В тишине внутри скафандра мне стало очевидно, как я нервничаю. Я слышал, как бьется сердце. Его удары отдавались у меня в ушах.

Начался тест на полный наддув. Я скрежетал зубами. Когда скафандр наполняется кислородом, он становится твердым, как сталь. Кажется, что от плеч до промежности тело так сильно затянуто подпругой, что простата может расщепиться надвое. К счастью, этот тест продолжается всего 30 секунд. Как справляться с болью на борту шаттла, меня не волновало. Если скафандр придется наддуть в полете, это случится из-за потери атмосферы в кабине. В столь ужасной аварийной ситуации боль от скафандра уже не имеет значения.

Проверка герметичности прошла успешно, и техники сняли с меня перчатки и шлем. Они передали мне поднос с предметами, которые нужно было разложить по карманам. Я сунул космическую ручку с вытеснительной подачей чернил в левый нарукавный карман и убедился, что нож для парашютных строп находится в кармане на внутренней части левого бедра. Если я запутаюсь в парашюте и он потянет меня на дно моря, я смогу этим ножом перерезать стропы и, быть может, спастись.

В карман на правом бедре я положил запасные очки. Помимо обручального кольца я спрятал в очечник мамин 91-й псалом. Формально он был контрабандой, но его найдут только в том случае, если Джим Бейджиан и Сонни Картер станут срезать скафандр с моего мертвого тела, а в этом случае мне будет уже все равно. В этом же кармане я разместил дозиметр, немного аспирина для глушения боли в спине в невесомости, которая меня ожидала, и пакет на молнии, чтобы убрать в него использованный подгузник после выхода на орбиту. Туда же отправился пакет для рвотных масс. Хотя до сих пор я не испытывал ни малейшей тошноты в космосе, эта вещь успела стать еще одним ритуалом, как будто само ее наличие могло предотвратить космическую болезнь.

Зеркало пошло в карман на правой лодыжке. Из-за неподвижности скафандра было невозможно посмотреть на места стыковки шлангов, для этого и требовалось зеркало. Там же нашлось место для правой перчатки скафандра и спасательного радиопередатчика.

В карман на левой лодыжке я поместил левую перчатку и еще несколько приборов из спасательного набора — аварийные факелы, фонарь-стробоскоп и карманный фонарик. «Кого ты пытаешься обдурить? При падении все равно помрешь».

Когда я заканчивал раскладку вещей, в комнату вошли фотографы NASA и сделали несколько снимков. Все мы изобразили улыбки из серии «Не боюсь ничего на свете».

Перейти на страницу:

Похожие книги

100 великих интриг
100 великих интриг

Нередко политические интриги становятся главными двигателями истории. Заговоры, покушения, провокации, аресты, казни, бунты и военные перевороты – все эти события могут составлять только часть одной, хитро спланированной, интриги, начинавшейся с короткой записки, вовремя произнесенной фразы или многозначительного молчания во время важной беседы царствующих особ и закончившейся грандиозным сломом целой эпохи.Суд над Сократом, заговор Катилины, Цезарь и Клеопатра, интриги Мессалины, мрачная слава Старца Горы, заговор Пацци, Варфоломеевская ночь, убийство Валленштейна, таинственная смерть Людвига Баварского, загадки Нюрнбергского процесса… Об этом и многом другом рассказывает очередная книга серии.

Виктор Николаевич Еремин

Биографии и Мемуары / История / Энциклопедии / Образование и наука / Словари и Энциклопедии
Образы Италии
Образы Италии

Павел Павлович Муратов (1881 – 1950) – писатель, историк, хранитель отдела изящных искусств и классических древностей Румянцевского музея, тонкий знаток европейской культуры. Над книгой «Образы Италии» писатель работал много лет, вплоть до 1924 года, когда в Берлине была опубликована окончательная редакция. С тех пор все новые поколения читателей открывают для себя муратовскую Италию: "не театр трагический или сентиментальный, не книга воспоминаний, не источник экзотических ощущений, но родной дом нашей души". Изобразительный ряд в настоящем издании составляют произведения петербургского художника Нади Кузнецовой, работающей на стыке двух техник – фотографии и графики. В нее работах замечательно переданы тот особый свет, «итальянская пыль», которой по сей день напоен воздух страны, которая была для Павла Муратова духовной родиной.

Павел Павлович Муратов

Биографии и Мемуары / Искусство и Дизайн / История / Историческая проза / Прочее