Верхом на тигре. Дипломатический роман в диалогах и документах

– Что, славно покатался, Молотильник? – похлопал он товарища по плечу. – Не век же тебе за столом сидеть, бумажки перебирать да писать. Бодрее стал, здоровее.

Вячеслав Михайлович этого не замечал. Он судорожно дышал, сопел и подергивался всем телом. Возможно, казалось ему, что все еще скачет.

– Ну все, все, успокойся, – Сталин приобнял главу советского правительства и повел обратно в дом. – Так ты понял, что я хотел до тебя донести? Чем ты от Литвинова отличаешься? – Молотов промолчал, не мог отдышаться. – Преданностью, несомненно. Но еще исполнительностью. Ты всегда все делаешь, что велено. И не задаешь лишних вопросов. Прикажу тебе, допустим… – в глазах вождя нехорошо полыхнуло, – супругу твою арестовать[22]. Не сомневаюсь, что исполнишь. И преданность сохранишь. Верно?

Молотов чуть не споткнулся на пороге и упал бы, не поддержи его вождь.

– Ладно, не отвечай. Это я так… Для примера. Пока не собираюсь. Давай выпьем. Согреться надо. А вообще все хорошо. Правильно мы тогда рассчитали, в 1938-м. Думали, что Мюнхен – наше поражение, а в действительности это была наша победа, хотя и не всем очевидная. Чего мы добились?

– Ну, – замялся Молотов, не зная, что ответить. Потом нашелся. – Определенности, вот чего.

– Да, – подхватил Сталин, – но не только. Мюнхен полностью дискредитировал демократов, этих англичан и французов. Обосрались они, слабину свою показали, позором себя покрыли. Союзника своего сдали и ни хрена взамен не получили. Нас обидели… Эти спесивые аристократы и месье. Нос воротили. Кто я для них? Недоучившийся семинарист, даже бандитом меня называли.

– Сами они бандиты! – в гневе воскликнул Молотов.

– Бандиты, этого у них не отнять. Но с лоском, с фанаберией. По чести говоря, далеки они от нас, Молотушкин. Может, оно и к лучшему, что не сладилось у нас с ними. Трудно большевикам находить общий язык с лордами и пэрами. А вот Гитлер…

Сталин сделал паузу и испытующе посмотрел на Вячеслава Михайлович, как бы ожидая: сумеет верный соратник закончить его мысль? Поймет, что это за мысль? Мыслит ли соратник в унисон с вождем? Это была своего рода проверка, Молотов сразу догадался. Но не рискнул сказать что-то определенное. Ограничился тем, что с видимой значительностью и раздумчивостью произнес:

– Да… Гитлер на них не похож. Гитлер другой…

Сталин усмехнулся в усы, даже подхрюкнул от удовольствия. Нравилось ему поддразнивать и «проверять на всхожесть» своих ближайших товарищей. Наблюдать, какими они пугливыми становятся, опасаясь разойтись во мнении с вождем.

– Он не просто другой. Он очень похож на нас. Из простой семьи. Своим горбом на хлеб зарабатывал. Фронтовик. Выбился на самый верх, потому что отстаивал революционные идеи, созвучные настроениям масс. И не боялся драться за них. Социалист, неважно, что национал… Всех крупных банкиров и промышленников прижал к ногтю, взял их за горло железной рукой.

– Не зря мы пошли с немцами на сближение.

– Ну, с выводами торопиться не будем. Пока складывается. Только не забывай, что сходство – это еще не доказательство любви. Они стали подбирать к нам ключики, потому что им выгодно тогда было, после Мюнхена. И нам показалось выгодным. Гитлеру с этого момента англичане и французы стали ни к чему. Отыгранная карта. Он на Польшу нацелился. А чтобы с ней разделаться, ему кто был нужен? Мы. И он к нам начал ластиться. Не сразу, понятное дело. И мы не спешили. Спешить было нельзя…

Шаг навстречу

Мюнхенское соглашение, казалось, должно было резко ухудшить советско-германские отношения, однако прошло немного времени и стало ясно: картина иная. 10 августа 1938 года, когда нарастала политическая конфронтация между Москвой и Берлином, в полпредство в Берлине явился Шуленбург. В беседе с Астаховым он подтвердил «в целом отрицательное отношение правящих кругов к развитию отношений с СССР», однако с оговоркой. «Но из этого есть два исключения: Гитлер и Геринг. Для них теперешнее состояние отношений не есть постоянный факт, не подлежащий изменению»{146}.

Сказанное могло охарактеризовать и подход Сталина, который с легкостью жертвовал принципами, если цель оправдывала средства. Мюнхен стал для него колоссальным унижением, и в этом он винил не Германию, а Великобританию и Францию. Что немцы? Они не обманывали, а четко и открыто следовали своему курсу. А вот французы сжульничали, предали своих партнеров по договорам взаимопомощи, Москву и Прагу. Англичане всю эту комбинацию ловко срежиссировали, без них удалось бы убедить французов выполнить свои обязательства.

Предателей следовало наказать и сыграть с ними такую же «шутку», какую они сыграли с СССР. Отчего было снова не попробовать навести мосты с Берлином за счет интересов западных демократий?

После Мюнхена это становилось реальным, ведь и нацистские лидеры смотрели дальше текущей конъюнктуры, оставляя простор для маневра. Чтобы добиться своего, они не гнушались никакими средствами. В том числе временным сближением с ненавистными им коммунистами.