Верность

Я продолжала держать руку отца и чувствовала, как она холодеет. Его грудь замерла, не откликаясь на мои слезы. Холодное оцепенение, владевшее мною в день возвращения сюда, вновь пробудилось и потребовало внимания. Боль не желала отступать, и они вдвоем терзали меня изнутри.

Произошло то, о чем я вообще никогда не задумывалась. Ну кто в двадцать с небольшим лет думает о смерти отца или матери? Можно ли подготовиться к такой утрате? Однажды я уже познала утрату, когда умерла мама. Но это ничуть не подготовило меня к отцовской смерти. При мысли о бесповоротности случившегося меня замутило. Отец умер, и никакого возвращения в мир живых не будет.

Не знаю, сколько времени я вот так просидела, проливая бесконечные тихие слезы и пытаясь хоть как-то разобраться. В какой-то момент вошел Джоуна – узнать, в каком состоянии отец… Увидев, что произошло, он шумно вдохнул и довольно неуклюже положил мне руку на спину. Это заставило меня приподнять голову.

– Грейс, держись, – непривычно мягким голосом сказал он.

Таких интонаций я у него никогда не слышала.

– Нет, – по-детски заупрямилась я, отчаянно шмыгая носом и вытирая лицо рукавом.

– Понимаю, это тяжело, но… мы должны его отпустить.

– Он не мог умереть, – бормотала я, качая головой и не желая верить.

Но глаза убеждали меня вопреки нежеланию. Морщась от судорог в животе, я смотрела на отцовское лицо и видела все признаки смерти: бледная кожа посерела, рот с момента последнего вдоха так и оставался приоткрытым. Меня мутило.

– Как видишь, мог, – сказал Джоуна.

Брат коснулся моих плеч и встал между мною и кроватью. Взяв мою руку, все еще державшую руку отца, Джоуна осторожно разжал мои пальцы.

– Джоуна, наш отец умер, – пустым, не своим голосом сказала я, не веря в реальность сказанного.

– Знаю, – мрачно ответил брат. – Пожалуйста… позволь мне сделать необходимое. Так надо.

Я не понимала, о чем он говорит. Наверное, о погребении. Я провела последние мгновения с живым отцом. Пусть теперь Джоуна исполнит свою часть обязанностей. Я молча кивнула и откинулась на спинку стула. Казалось, я не один день просидела согнувшись. Спину заломило. Все мышцы одеревенели. Я попыталась отвести взгляд от умершего отца. Эта картина вплавилась мне в мозг и останется там до конца моей жизни.

Постепенно мои слезы высохли, оставив на щеках соленую пленку. Джоуна глубоко дышал. Скорбное зрелище потрясло и его. Измотанное болезнью, а теперь и мертвое тело – все, что осталось от нашего некогда сильного и здорового отца. Я встала на затекшие ноги, глубоко вдохнула и наклонилась, стараясь не заплакать снова.

– Я люблю тебя, папа, – едва слышно прошептала я.

Не знаю, действительно ли меня трясло или только казалось. Я поцеловала отца в лоб. Губы ощутили холод кожи. Пришлось зажмуриться, иначе бы я точно разревелась. Потом я выпрямилась и отвернулась, не в силах еще раз взглянуть на мертвое тело. Я вытерла хлюпающий нос, кивнула Джоуне и заставила себя выйти из комнаты.

Мне стоило больших усилий уйти тихо, не оглядываясь. У постигшего меня горя была светлая полоска: я успела попрощаться с отцом, за что буду вечно благодарна судьбе. Я успела сказать отцу, как сильно я его люблю и как много он для меня значит. Он умер, услышав от меня эти слова. Главное, я не опоздала.

Я брела по лагерю, едва дыша. Нельзя стоять на месте, иначе печаль меня придавит. Горло саднило, вместо сердца была дыра, однако глаза оставались сухими. На меня снова наваливалось знакомое оцепенение. Слишком знакомое.

Я не соображала, куда иду, пока не оказалась возле двери отцовского кабинета. Это меня немного смутило. Сколько раз я врывалась сюда, даже не постучавшись? Сколько раз видела отца склонившимся над картами, бумагами, занятого его бесконечными делами? Пожалуй, я бы сбилась со счета.

Не задумываясь, я навалилась плечом на дверь и вошла. Помещение осталось таким, каким было всегда: сумрачным, несколько захламленным и порядком обветшалым. Отцовский кабинет. Точнее, теперь просто кабинет, у которого больше нет хозяина. Я медленно прошла к письменному столу, подмечая мелочи, которые прежде казались обыденными: недопитая кружка чая, разбросанные по столу ручки, вечные кипы бумаг, содержащих неведомо какие сведения.

Однако больнее всего по мне сейчас ударила единственная фотография в серебряной рамке. Сколько помню, она всегда стояла в углу стола. Пройдя еще пару шагов, я отупело плюхнулась на отцовский стул. Света из окон было достаточно, чтобы разглядеть на снимке четыре улыбающихся лица.

Это была наша единственная общая фотография, сделанная в то время, когда мы жили счастливой семьей. Мама с отцом широко улыбались. Отцовская ладонь ласково лежала у нее на плече, а на руках мама держала меня. Мне было года два, и о том, что это я, говорили лишь завитки светлых волос. Джоуна стоял впереди отца и обеими руками держался за его локоть. Брату на тот момент исполнилось шесть или семь. Он тоже улыбался, демонстрируя просветы на месте выпавших молочных зубов.

Двое из четырех на этом фото были мертвы.