О с в а л ь д
Г о с п о ж а А л в и н г. Расскажи мне все по порядку.
О с в а л ь д. Я и пытаюсь.
Г о с п о ж а А л в и н г. Когда ты заметил неладное?
О с в а л ь д. Сразу, когда вернулся в Париж после прошлой поездки домой. У меня начались невыносимые головные боли – особенно в затылке. Кажется, будто от шеи и выше все стискивает железным обручем.
Г о с п о ж а А л в и н г. И?
О с в а л ь д. Сперва я думал, это обычная головная боль, помнишь, я подростком сильно от нее мучился.
Г о с п о ж а А л в и н г. Да, да…
О с в а л ь д. Но увы, я быстро увидел, что это другое. Я не мог работать. Начал было писать большое полотно, но как будто все мои таланты и умения изменили мне, силы пропали, я не мог собраться, образы не вырисовывались четко, все кружилось, расплывалось… чудовищное состояние! В конце концов я послал за доктором. И он открыл мне правду.
Г о с п о ж а А л в и н г. Какую?
О с в а л ь д. Это один из лучших тамошних докторов. Я рассказал ему, что со мной, а он стал задавать вопросы, к делу вроде бы не относящиеся. Я не мог взять в толк, куда он клонит…
Г о с п о ж а А л в и н г. И?
О с в а л ь д. И под конец он сказал: вас точит изнутри червь, вы таким родились, дословно он сказал «
Г о с п о ж а А л в и н г
О с в а л ь д. Я тоже не понял и попросил его объяснить. А этот старый циник…
Г о с п о ж а А л в и н г. Что он сказал?
О с в а л ь д. Он сказал: воздастся детям за грехи отцов их.
Г о с п о ж а А л в и н г
О с в а л ь д. Я чуть пощечину ему не влепил.
Г о с п о ж а А л в и н г
О с в а л ь д
Г о с п о ж а А л в и н г. И тогда?
О с в а л ь д. Тогда он поневоле признал, что ошибся. И открыл мне правду. Непостижимую правду! Блаженные, радостные дни счастья с товарищами юности оказались мне не по силам. Мне нельзя было веселиться наравне со всеми. Я сам во всем виноват.
Г о с п о ж а А л в и н г. О нет, Освальд, не верь ему!
О с в а л ь д. Другого объяснения нет, сказал доктор. О, как ужасно! Жить до конца дней гниющей развалиной – и все по собственному безрассудству… А я столько хотел в жизни совершить… Даже думать об этом теперь не смею… не могу… О, если бы я только мог прожить жизнь заново – и все, что я натворил, растаяло бы без следа!
Будь болезнь хотя бы наследственная, чтоб хоть не я был виноват. Но вот так постыдно, бездумно, беспечно промотать свое счастье, свое здоровье, все на свете… свое будущее и всю жизнь!
Г о с п о ж а А л в и н г. Нет, нет, мальчик мой дорогой, любимый, этого не может быть!
О с в а л ь д. Ты просто не знаешь…
Г о с п о ж а А л в и н г. Мне? Освальд, мальчик мой единственный. Кроме тебя, у меня ничего нет в этом мире, я дорожу только тобой.
О с в а л ь д
Г о с п о ж а А л в и н г. Ты хочешь попить? Что тебе налить?
О с в а л ь д. Да что угодно. У тебя наверняка пунш холодный найдется.
Г о с п о ж а А л в и н г. Но Освальд, дорогой…
О с в а л ь д. Не надо с этим бороться, мама. Пожалуйста! Мне необходимо чем-нибудь залить эти разъедающие мозг мысли.
И дождь без конца. Неделю за неделей, месяцами напролет, без проблеска солнца. Сколько я дома ни бывал, ни разу не видел, чтобы здесь светило солнце.
Г о с п о ж а А л в и н г. Освальд, ты думаешь уехать от меня.
О с в а л ь д. Хм.
Р е г и н а
Г о с п о ж а А л в и н г. Да, принеси нам лампу.