Вероятно, дьявол

Я вспомнила начало сегодняшнего вечера, вспомнила, что мы творили в квартире его жены – всё казалось чуть ли не выдумкой. Я не заметила, как он неслышно подошёл ко мне со спины. Он смотрел на меня со злостью и разочарованием.

– Ты опять напилась!

– О, нет! – отозвалась я сдавленным хрипом.

– Хоть раз, – прошипел он сквозь зубы, – один-единственный раз ты могла сделать, как я прошу?

У меня задрожал подбородок. Нужно было заговорить, но ничего спасительного на ум не приходило. Я была абсолютно беспомощна, ведь он был прав и справедлив в своём гневе.

– Простите, – выдавила я.

Он ничего не ответил. Тема быстро перестала его интересовать. Он повернулся ко мне спиной и двинулся к стеклянным дверям, ведущим на лестницу к выходу.

Пьяница, пьянчужка, я начинала догадываться, что отвратительна ему. Я бесчисленное число раз клялась не напиваться и бесчисленное число раз нарушала клятву. И, как часто бывало, надеялась, что всё уладится само собой. Рассеянно пожала плечами, успокаивая себя: что такого, подумаешь, выпила. Чуть-чуть лишнего. Опять. Все те провалы, которые водились за мной, ожили перед глазами с неправдоподобной чёткостью. Я злилась на себя за то, что оказалась такой ничтожной пьяницей, но было уже поздно.

* * *

Вернувшись в сознание после чёрного провала, длившегося, казалось, не больше секунды, я, как водится, не сразу соображаю, где нахожусь. Это не моя комната. Я приоткрываю один глаз – по отражённому на полу прямоугольнику света из окна осознаю, что наступил день. Не знаю, как долго я смотрю на него, прислушиваясь к шуму из коридора – голоса, звуки, шаги, попискивание приборов сливаются в причудливый гул. Я не могу двинуться от страха, только сглатываю комок дикой боли в горле. Белое одеяло укрывает меня до подбородка. Руки нащупывают тело, и я набираюсь смелости пошевелиться и поднять одеяло, проверить, что на мне надето – ничего. Я лежу абсолютно голая на неудобной кровати под лёгким белым одеялом, на белой подушке, в белой комнате. Что ж, понятно, я в больничной палате.

Вскоре на пороге возникает движущееся малиновое пятно. Я с опозданием закрываю глаза, притворяясь спящей. Совсем рядом раздаётся голос:

– Очнулась?

Я вглядываюсь в размытое лицо со своего низкого ракурса. Это что, сон? Я всё ещё сплю? Хочу заговорить, но получается только глухой хрип. Я еле заметно киваю.

– Ты знаешь, где ты?

– В больнице, – я поворачиваю голову, предпринимая попытку поймать фигуру медсёстры в фокус.

– В больнице. А в каком отделении, знаешь?

– Нет, – откровенно признаюсь я.

– А как здесь оказалась, помнишь?

Я настораживаюсь, чувствую, как приливает кровь к лицу. Я же ничего не помню. То есть помню, что вчера – если это было вчера – поехала с Профессором на выставку. Помню нарядных людей, помню очередь в туалет и белый фаянсовый кафель на полу. А потом что? А потом… ничего. Белая вспышка – и эта палата. Ничего не подсказывало о том, как я здесь оказалась – голая в белоснежной больничной палате.

– Почему я голая? Где моя одежда? – с трудом произношу я, заслоняя рукой глаза от яркого света.

Губы медсёстры вытягиваются в тонкую линию. Мой вопрос она игнорирует. В сердцах она машет на меня рукой и, к моему облегчению, уходит.

Неужели я действительно так много выпила? У меня случались провалы в памяти из-за алкоголя – я к этому даже привыкла, – но такого, чтобы я попала в больницу и не запомнила, как это произошло, ещё ни разу не было. У меня даже ни разу не случалось банального отравления. Я могла похвастаться отсутствием рвотного рефлекса – меня никогда не тошнило от выпитого. Мало-помалу я прихожу в себя, но вспомнить, что тогда наговорила Профессору и как оказалась здесь, не могу. Оставалось только смириться, что узнать наверняка, как развивались события той ночи, не смогу уже никогда.

Я делаю усилие вспомнить что-то до того момента, когда память обрывается, но только, сосредоточившись, закрываю глаза, как медсестра возвращается с мужчиной в белом халате. Я поворачиваю голову в его сторону и читаю на бейдже – Владимир Тарасович. Врач-реаниматолог. Он игнорирует стоящий у изголовья кровати стул и, возвышаясь надо мной, без лишних вступлений говорит:

– Ты понимаешь, что чуть не умерла? – Делает многозначительную паузу и добавляет, будто мне недостаточно: – Мы тебя из реанимации вытащили.

У меня захватывает дух при мысли о том, что это возможно. Это важная информация, но в ней не хватает подробностей. Я не на шутку пугаюсь, но стыд оказывается сильнее. Я задерживаю взгляд на потолке, пытаясь что-то вспомнить. Не помню. Не помню. Может быть, лучше и не вспоминать.

– Спасибо, – говорю я хриплым прерывающимся голосом. Горло саднит.

Врач хмурится. Он явно не удовлетворён моим ответом и, глядя в бумаги в руке, бурчит:

– Всегда пожалуйста.

– Когда меня отпустят? – спрашиваю я, когда он, повернувшись ко мне спиной, направляется к выходу. Он то ли не расслышал, то ли сделал вид, что не слышит.

Медсестра выскользнула следом за ним, оставив меня изнывать в неизвестности.