Вес чернил

Эстер была потрясена, увидев на его лице восхищение. Мануэль протянул руку и дотронулся до ее щеки кончиками пальцев. Девушка вздрогнула, но он только рассмеялся.

– Мне это нравится, Эстер. Когда ты изменишь свое мнение относительно замужества, ты станешь сильнее, чем сейчас. Стерпится – слюбится. А когда ты перестанешь воображать себя книжником и писцом и обратишься к естественному своему предназначению, ты сможешь родить мне детей. И сущность твоя уступит, и характер смягчится, и ты станешь матерью.

Мануэль понизил голос и приподнял бровь.

– Но я не потерплю рядом с собой своенравную женщину!

– В таком случае, – ответила Эстер, – позволь мне избавить тебя от дальнейших рассуждений на сей счет.

Она повернулась, чтобы уйти прочь, теряясь в собственных мыслях.

– Нет уж, – ухмыльнулся Мануэль. – Я уже все решил. Ты мне напоминаешь ребенка, который пытается грозить кулачком взрослому. Мне это нравится. Я сказал об этом, не подумав, старухе Мендоса, но не жалею, что она решила взяться за дело. Хотя, – добавил Мануэль, скривив губы, – ты, видимо, решила, что это шутка.

Эстер почувствовала, как на глаза набегают беспричинные слезы.

– Зачем я тебе? Это невозможно.

– Ты просто слишком много времени проводишь с Мэри, – неожиданно ласковым голосом произнес Мануэль. – И смотришь на себя ее глазами. Взгляни снова, и увидишь, что в тебе нет никакого изъяна.

Он замолк, разглядывая ее.

– Стоит тебе покрасить волосы, как другие женщины, – он протянул руку и осторожно коснулся пряди ее волос, – ты избавишься от этих фальшивых знаков подступающего возраста. В тебе столько жизни.

Эстер хотелось бежать, но ноги не слушались ее.

– В тебе есть определенная красота, – продолжал Мануэль. – Но, что еще важнее, в тебе достаточно мужской силы, чтобы быть достойной меня.

– Значит, тебе, как и твоему брату, нравятся мужчины? – спросила Эстер, обретя дар речи.

Он только рассмеялся, возвышаясь над ней своей крупной фигурой.

– Трудно найти более непохожих людей по характеру или привычкам, – ответил Мануэль.

Эстер даже не сомневалась.

Веселое выражение пропало с его лица, и он стиснул зубы. Эстер испытывала одновременно страх и необычное желание чьей-то защиты. Как это будет – бросить то, во что верит лишь она одна, и принять предлагаемое убежище?

– Я думаю не только о себе, Эстер. Видишь, вот я стою здесь перед тобой.

На мгновение взгляд его стал задумчив – странное выражение для человека, привыкшего к немедленному исполнению своих желаний. Мануэль вдруг воздел руки, обратив ладони вверх столь решительно, что этот жест вряд ли можно было назвать покорным.

– Мне нужна твоя сила, Эстер. Это так. Но она нужна мне не только для себя, но и для моих детей. Мне нужна волевая женщина!

Они стояли на углу Бери-стрит и Кричерч-лейн, и мимо них по неровной брусчатке то и дело грохотали телеги. Мануэль ждал ответа.

– Ты меня не получишь, – наконец тихо сказала Эстер.

– Да кто же ты такая, если отказываешься быть женщиной?

Она взглянула в темную перспективу улицы, украшенную множеством балконов.

– Пустой сосуд, – сказала Эстер, не понимая, обращается она к Мануэлю или сама к себе.

– Ну, здесь ты не права! – улыбнулся тот, кланяясь на прощание.

Эстер пошла домой одна, плотно запахнув плащ. Мысли накатывали, словно волны прибоя. Мануэль Га-Леви понимал ее лучше, чем кто-либо другой. Он отдавал себе отчет, что она никогда не была покорной, да и сам не хотел себе такой жены. Кроме того, его слова повторяли предупреждение раввина – после смерти учителя у нее не останется ни средств к существованию, ни защиты от нужды и голода. Так почему она не хочет выйти замуж на предложенных условиях? Однако переломить свой характер Эстер не могла. Она ничего не могла поделать с собой: все, о чем она мечтала, заключалось в словах, написанных в книгах, что стояли на лотках возле собора Святого Павла; ее внутренний взор наслаждался видом тетрадей в переплетной мастерской. Все это таилось внутри нее, это значило – стать частью нарастающей волны. И все, что Эстер по-настоящему хотела, – погнать эту волну вперед, борясь изо всех сил, нестись на гребне, омываться в ней, мчаться к берегу, чтобы разрушить некое здание мысли, стоящее на страже земли, броситься на него и смотреть, как оно рушится. Тут скрывалась какая-то новая истина, целый континент, ожидающий открытия.

Как ей объяснить всему миру, что ее собственное тщеславие, ее философия, которую бы непременно растоптал Мануэль Га-Леви, для нее куда более ценны, чем гарантии, которые он предлагает?

Наконец она добралась до дома учителя. Дверь тяжко хлопнула за спиной, и Эстер окутала тишина. Раввин удалился в опочивальню, камин догорел.

«Женское тело, – говорил ей окружающий мир, – это тюрьма, в которой увянет разум».

Она замерла в центре комнаты, оглаживая ладонями ткань юбки. Нет, ни шагу больше, пока не успокоится рассудок.