Вес чернил

Накануне вечером он, освобождая место на своем кухонном столе для пачки переводов писем Га-Коэна Мендеса, отодвинул в сторону стопку аналитических записок на диссертации (насколько чуждой теперь показалась ему собственная работа!), – и именно она упала на пол. Аарон подобрал рукопись и прочел страницу, на которой она раскрылась:

И, если перечтешь ты мой сонет,

Ты о руке остывшей не жалей.
Я не хочу туманить нежный цвет
Очей любимых памятью своей.

Я не хочу, чтоб эхо этих строк

Меня напоминало вновь и вновь.
Пускай замрут в один и тот же срок
Мое дыханье и твоя любовь!..[51]

Перечитав эти строки, Аарон почувствовал, как сердце его захолонуло. Или же он дурак, или Шекспир сочинял чушь. Разве любовь не подразумевает память? Сколько бы сам Аарон ни размышлял о любви, он ни разу не приходил к мысли, что это чувство влечет за собой забвение.

Мариса… Она забыла его ради собственного комфорта.

Аарон испустил глубокий вздох и признался сам себе: да, она его не любит.

И безликая пустыня показалась перед ним. Он явственно понял, что может идти по ней, так никуда и не придя.

Но в руке его был карандаш. Аарон сжал его пальцами, ощутив боль в поврежденном суставе, и, словно горнорабочий, пробивающий тоннель в толще земли, стал писать, писать медленно, размеренно, заполняя пустоту души работой.

Что душевная печаль может сделать с человеком?

Аарон работал внимательно, стараясь избегать сокращений, которые впоследствии могли только лишь запутать мысль. И звук грифеля, царапавшего бумагу, оживил для него тишину.

Господи, Твоя воля! Он рос над собой.

Это должно нравиться женщинам.

К двенадцати часам Аарону удалось перевести два документа, но оба оказались совсем неинтересными. Все бытовые записи: счет за переплет книг, запись о следующем уроке.

Он встал из-за стола, разминая одеревеневшие мускулы. Ему захотелось еще раз взглянуть на письмо, что было написано промеж строк. Что-то в нем было не так, и этот факт не давал покоя, хотя Аарон не мог понять, что же именно. Слова, написанные на иврите, шли очень плотно, словно специально были подобраны, как будто каждое предложение огибало некое невидимое препятствие, прежде чем коснуться важного момента.

Он сел обратно за стол и небрежно улыбнулся Патриции.

– Документ RQ206, будьте любезны.

Библиотекарь отрицательно покачала головой. Туго уложенные седые волосы ее напоминали парик.

– Документ недоступен до часу дня, – произнесла она несколько более раздраженно, чем обычно.

Аарон невольно приподнялся с места и окинул взглядом длинный зал с рядами пустых столов, где сиротливо пристроилась лишь пара аспирантов-антиковедов.

– Послушайте, я здесь единственный человек, который работает с ричмондскими бумагами! Или кто-то еще запросил документы?

– Документ в настоящее время недоступен, – повторила Патриция, – до часу дня.

Эта фраза, казалось, придала ей душевного равновесия.

Аарон выдохнул:

– Тогда позвольте следующий доступный документ.

Так он проработал еще час, пока в зале не появилась Хелен.

– Да где же вы были? – воскликнул Аарон, поднимаясь со стула. – Я думал, вы придете часом раньше.

Слова его прозвучали несколько резко, хотя при виде Хелен Аарон испытал некоторое облегчение.

Хелен молча поставила свой портфель. Ее губы скривились, словно от сильной боли. Затем она заговорила, но так тихо, что даже сгорбившаяся над светящимся монитором компьютера Патриция ничего не услышала.

– Я только что видела Уилтона с одним из его помощников. Они ехали в лифте с камерой. Вниз.

Единственным этажом под хранилищем редких рукописей была консервационная лаборатория.

Аарон ругнулся.

Он стоял перед столом Патриции-библиотекаря, отойдя на шаг назад лишь тогда, когда та отвернулась от своего компьютера. «Великан, замыкающий на себе пространство» – вот это была бы тема для диссертации, если б ему не прилетело в голову связаться с еврейскими корнями Шекспира! А Аарон прекрасно знал, как вести себя с женщинами, как минимум с теми, кто еще не имел права орать на него. Он просто упирался рукой в стол и смотрел на них, и это работало. У него был еще прием – сесть позади и ждать, когда к нему обернутся.

Но вот с этими гадкими старушенциями он был не так уверен в себе.

Аарон слегка дотронулся пальцами до края стола Патриции и небрежно (во всяком случае, он так надеялся) спросил:

– А что за папарацци отправились в консервационную лабораторию?

Патриция посмотрела ему на руку. Аарон остался в той же позе.

– Ну, одного человека с фотоаппаратом вряд ли можно назвать папарацци, – отозвалась Патриция, снова утыкаясь в экран. Однако Аарон заметил, как резко она двигает мышкой, и понимал, что вовсе не от его вопроса.

– Документ, о котором вы говорите, подлежит фотофиксации, – сказала она, видя, что Аарон не отходит от стола. – И с ним еще несколько.

– А что, они имеют на это право? – спросил Аарон, шевельнув рукой.