Вес чернил

– Для такой, как я, замужество и есть презрение к жизни.

– Чепуху говоришь, – махнула рукой Мэри.

Однако в ее глазах мерцал огонек интереса.

– Была одна женщина, – начала Эстер, – и звали ее Юлиана Норвичская.

Она умолкла. Мэри никогда не поймет ее. Увидев мысленным взором глаза Джона, когда тот наклонился к ней, чтобы поцеловать на прощание, Эстер начала заново:

– Я понимаю, ты стремишься замуж. Для тебя это хорошо. Но, Мэри, зачем ты приглашаешь человека, который настолько ослеплен состоянием твоего отца, что даже не замечает тебя среди всех этих серебряных тарелок, чашек и драпировок… – она обвела рукой окружавшую их обстановку. – Богатство не должно быть главным и тем более единственным соображением жениха.

– Но Томас приходит ко мне не из-за денег отца! – перебила ее Мэри. – Или ты настолько ослеплена ревностью, что не замечаешь любви?

Эстер чувствовала, будто кто-то невидимый и незнакомый говорит вместо нее:

– Он неравнодушен к тебе, да. Но пока ты не сводишь с него взгляда, он с удовольствием рассматривает твои дамастные[52] портьеры!

– Это так ты выполняешь просьбу моей матери? – воскликнула Мэри.

– Нет…

– Нет, потому что она мертва!

Лицо Мэри было мокрым от слез. Неразумных и вызывающих зависть. Эстер хотелось прикоснуться к ним.

– Как и моя, – негромко сказала она. – У нас никого, кроме нас, чтобы помогать друг другу.

– Уходи, – сказала Мэри, наконец совладав с собой. – Уходи, как этот дьявол Бескос. Но вот тебе правда: вы оба завидуете любви, которая у нас есть!

Эстер почувствовала, что и у нее на глазах выступили слезы.

– Возможно.

Она шла домой по скользким от воды мостовым, одними губами бормоча слова, которые звучали для нее как молитва. Но это была молитва другому богу: тому, который, как и она, знал горечь этого мира и не имел силы изменить его. «Убей. Убей ту часть меня, что жаждет любви!»

Ей не удалось уберечь Мэри. Не оттаскивать же ее от Томаса за руки, как ребенка. Мэри сделала свой выбор. Взяв деньги, Эстер сделалась хозяйкой борделя, но и что ж из того? Нужно закалить себя. Она должна.

И все же, размышляя, Эстер вспоминала исполненные надежды глаза Мэри, когда Томас входил в ее дом.

Какие могут быть обязательства у одной души перед другой в таком мире?

Последнее время Эстер часто лежала без сна, обдумывая новые мысли, подтверждение которым хотела найти в книгах раввина. Но часто эти мысли, тщательно уложенные кирпичики, на которых она надеялась построить понимание мира, рассыпались к рассвету. Раввина было нетрудно обмануть, но в ночной темноте Эстер и сама была слепа. Поэтому днем она пользовалась каждым мгновением, когда ей дозволялось присутствовать в кабинете Га-Коэна Мендеса. Накануне, желая подтвердить формулировку декартовского понятия протяженности, над которым она промучилась не одну ночь, пока слезы досады не выступали на глазах, Эстер забыла, что письмо, которое она должна была переписать (совет раввина своему бывшему ученику в Венеции), совсем коротенькое. После долгого молчания – пять минут или дольше? – раввин поднял голову и повернул в сторону Эстер лицо, словно ловя слабые солнечные лучи:

– Это ж сколько страниц тебе нужно перевернуть ради моего скромного послания?

Была ли в этих словах ирония? Однако раввин спокойно продолжал:

– Быть может, я нагружаю тебя чрезмерной работой?

Быстро закрыв «Размышления» Декарта, Эстер согласилась, что на сегодня, наверное, действительно достаточно.

Чувства сломили бы ее. Каждая из ниточек, что чувства протягивают между людьми, для Эстер превратилась бы в привязь, удерживающую от заветной цели. Мужчины, возможно, могут сочетать сердце и разум, но женщинам такая роскошь недоступна. Кэтрин – разве она не задохнулась в лондонском воздухе, повинуясь добродетелям любви и послушания? Как легко правила женской добродетели превращаются в кандалы.

«Должно провозгласить новый вид добродетели, – думала Эстер, – добродетель, которая позволяла бы пренебрегать правилами и даже идти на хитрость, когда этого требуют обстоятельства».

Или, по крайней мере, подобное было бы простительно.

Последнее время, отвлекаясь от работы, Эстер видела на лице раввина – лице, знакомом ей с детства, – усталость и голод, и в ней остро вспыхивало желание получить его прощение.

Но какие обязательства в этом мире?