Вес чернил

– Удивительный пример упрямства, – объявил Бескос, причем голос его зазвучал игриво, словно он собирался рассказать о каком-то забавном случае.

– Они перерезали друг друга. Да-да, прямо здесь, в нашей дорогой Англии! Они укрылись в замке от преследовавшей их толпы, а когда им стало ясно, что люди не уйдут, не отведав еврейской крови, то просто поубивали друг друга, чтобы не предать своих убеждений.

Он с любопытством поглядел на Эстер.

– Представьте себе. Они избавили христиан от лишней работы.

Слышался отдаленный стук дождя по крыше.

– По правде говоря, – продолжал Бескос, – выбор евреев всегда казался мне противоестественным. Если так можно выразиться, они кажутся прирожденными мучениками, готовящими себя всю жизнь к тому, что на них начнут охотиться, и в то же время ведут себя так, чтобы спровоцировать охотников. Скажите, вы смогли бы поступить так же, как йоркцы? – обратился он к Мэри. – Или, может быть, предпочли бы чтобы к вашему горлу приставил нож кто-нибудь другой? А возможно, вы бы взмолились о пощаде и отреклись от своей веры.

Джон привстал, вцепившись в деревянные подлокотники:

– Ты оскорбляешь нашу компанию и угрожаешь леди.

– О да, – засмеялся Бескос. – Леди… Но скажи-ка, Джон, разве еврейские обычаи не повод для любопытства? Или ты не слышал, как твой собственный отец именно так рассказывал о евреях?

Щеки Джона покраснели, и он неохотно кивнул.

– Но все же ты заходишь слишком далеко, Бескос.

Тот лишь махнул рукой и откинулся на спинку стула.

– Ну… если так, то я беру назад слова, которые могли кого-нибудь оскорбить.

Взгляд Джона обратился к Эстер. Она ответила на него, и это, казалось, укрепило его решимость. Было видно, что Джон жаждет постоять за себя.

Но Бескосу стало уже не до того.

– Вообще, все эти еврейские дела меня мало интересуют, – заявил он, слабо улыбаясь. – У меня полно других, которым давно пора бы заняться. Кстати, давай-ка выпьем для начала, а потом оттащим Томаса в театр и вытолкнем его на сцену еще пьяненько го.

– Ну что, видели? – воскликнул Томас. – Все хорошо, что хорошо кончается.

Джон откинулся в кресле, но по нему было видно, что он недоволен ни Бескосом, ни собой.

Мэри, широко раздув ноздри, переводила глаза с Бескоса на Томаса. Томас был занят сладостями, которые подала на стол Ханна, выставив их на серебряном подносе с нарочитой небрежностью, чтобы показать свое мнение о гостях Мэри.

Томас выбрал с блюда самый большой засахаренный орех.

– Извините Бескоса за дурное поведение, – сказал он и, поколебавшись, прежде чем положить конфету на язык, добавил: – Ну, или не извиняйте.

Глаза его блестели, будто что-то наконец задело его. Сделав вид, что не замечает сидящую рядом Мэри, он прожевал сладость, а потом взял еще один орех и, размахивая рукой, обратился к Беско су:

– Ты смеешься над тем, что я учился в Оксфорде, друг мой. Но то, что я узнал от Гарвея, – это не шутки, хотя бы Гарвей и научил тому, о чем и сам не догадывался. Мои мозги мало подходили для его учения о жизненных соках и кровообращении. Но все же я понимал, что человека, которого я очень уважаю, никто не желает понять и ему приходится сносить оскорбления.

Томас повертел конфетой перед носом Бескоса:

– Теперь все признают, что Гарвей оказался прав в своих выводах относительно устройства человеческого тела. Но что же из этого? Вся его жизнь была сплошной борьбой и страданием. Его называли чокнутым. Его труды разорили во время войны. Сорок лет работы – и все напрасно! И это подорвало его веру в человека. И вот, – тут Томас уронил орех обратно на поднос и показал Бескосу пустую ладонь, – и вот урок, который я усвоил из всего учения Гарвея: если мир не может уважать такого человека, как он, то нет никакого смысла добиваться уважения!

Схватив бутылку, Томас потянул ее было к губам, но остановился на полпути:

– Не только лень делает меня таким, какой я есть, Бескос, хотя ты хорошо знаешь, как я люблю лениться. Присмотрись, и увидишь, что я такой же принципиальный, как любой иезуит, – просто я исповедую другую религию.

Он на мгновение встретился с Бескосом глазами, а потом фыркнул, сжал колено Мэри, отчего та взвизгнула, и поднес бутылку ко рту.

– Уходите, – сказала Мэри, обращаясь к Бескосу. – Уходите сейчас же!

Тот встал. На секунду его лицо сделалось веселым:

– Хорошо, я пойду. Но скажите мне, в следующий раз, когда придет Томас, твой отец тоже будет дома? Ведь тот факт, что мой друг удостоился чести свидания с вами, – это просто случайность, и только потому, что богатая еврейка просто обманывает своего отца.

– Оставьте ее в покое, – сказала Эстер.

– А, – обернулся к ней Бескос, – еще одно замечание от блюстительницы дамского этикета!

– Если меня когда-то и учили ему, – отозвалась Эстер, – то безуспешно.

– Вполне возможно, – согласился Бескос, смерив девушку холодным взглядом. – Ваш дух как раскаленный уголь, и все, к чему он прикасается, иссыхает.

Мэри издала приглушенный смешок.

Томас встал, положив руку ей на плечо:

– Ну Бескос, что мы тебе сделали плохого?

Эстер увидела, как изменилось лицо Мэри при слове «мы».