Вес чернил

Хелен дважды перечитала письмо, затем повернулась к Аарону, причем лицо ее светилось ожиданием.

– Думаете, у нас есть шанс? – спросил тот.

Ей захотелось притвориться, что она не понимает, о чем говорит Аарон, что она не думает, будто у них есть какой-то шанс, что она не разделяет его оптимизма… Однако предостережения мгновенно вылетели у нее из головы. Зачем этот академический маньеризм: притворяться, что не знаешь, хотя точно уверен, – пока не перепроверишь все сто раз? Что пользы в нем? Да и что теперь ей терять?

– Это была она, – сказала Хелен. – Это она подписалась «Томас Фэрроу».

Используя имя Фэрроу, Эстер открывала перед собой целый мир возможностей. Так она могла вести тайную переписку.

А что же насчет настоящего Томаса Фэрроу? Простое совпадение или же Эстер лично знала его?

– А вы могли бы попросить у Годвина препринт статьи?

– Уже попросил, – сказал Аарон.

Хелен одобрительно кивнула.

– Кажется, Уилтон считает написанное между строк следствием ученического энтузиазма, – заметил Аарон. – Но что, если Эстер писала правду о своем решении работать под чужим именем?

Да. Да… Хелен легко могла предвидеть возражения любого специалиста в этой области: у евреев семнадцатого века не существовало традиции исповедальной литературы; не было принято изливать душу на бумаге; женщины, знавшие грамоту, использовали свои знания только в домашнем хозяйстве… Но Хелен было все равно. Она была уверена: Эстер сделала запись между строк не ради того, чтобы показать свою образованность, и уж конечно не для того, чтобы практиковаться в чистописании. У нее была какая-то тайна, тайна, которую она тщательно замуровывала внутри себя, пока та не превратилась в мучительный груз. Эстер требовалось хоть какое-нибудь место в мире, где существует правда.

Хелен вряд ли могла объяснить, почему последние строки записи вдруг стали ей понятны:

Ведь тот, кто вынужден слова беречь,

Одну лишь истину влагает в речь.

Она произнесла эти слова вслух.

– Что это может означать, как вы думаете? – спросил Аарон.

Хелен покачала головой:

– Не знаю. Однако мне кажется, что она хотела что-то сообщить… о своей жизни… или о сожалении.

Она отвернулась от экрана и встретилась взглядом с Аароном. Его глаза, карие, завораживающие, были глазами Дрора, и ей хотелось навсегда удержать этот образ в своей памяти.

Они занялись документами. Карандаши заскрипели по страницам блокнотов. В процессе работы Хелен старалась не смотреть в сторону Уилтона. Где-то через полчаса появилась Патриция с третьим и четвертым документами для Хелен и Аарона. Похоже, ее больше не заботило, увидит ли это группа Уилтона, – очевидно, библиотекарь успела ознакомиться со статьей. Она то появлялась, то исчезала снова, принося и унося нужные бумаги, словно прилежная секретарша.

Хелен положила перед собой четвертый по счету документ. Им оказался очередной список расходов на домашнее хозяйство, составленный на португальском. Наклонный почерк выдавал руку Эстер Веласкес. И снова доход не был указан. Документ был датирован четвертым мая тысяча шестьсот шестьдесят пятого года. Прежде чем приступить к переводу, Хелен, как обычно, просмотрела список: внизу последней страницы под обычным итогом и буквой «алеф» была еще одна строка, выведенная другими чернилами, как будто ее добавили позже. Нет, даже не строка, а одно-единственное слово, аккуратно начертанное и едва заметное, словно паучок в углу: אהבתי

Слово, упрек… Рука, протянутая через года.

Написанное справа налево слово по-еврейски означало: «Я любила».

Глава двадцатая

7 июня 1665 года

Лондон