Вес чернил

Томас откровенно уставился на Ривку, как будто слышал, что существуют на свете такие толстые редковолосые еврейки-тудеско с обезображенными оспой щеками и растительностью на подбородке, но все же до конца не верил в этот кошмар. Ривка, в свою очередь, смерила гостя взглядом: рассмотрела его кричащий костюм, потом перевела взгляд на тоже траченное оспой лицо, которое Томас щедро умащивал белилами, явно свидетельствовавшими о его тщеславных попытках молодиться.

Томас медленно снял черную бархатную шляпу для верховой езды, однако на Ривку этот жест не произвел ни малейшего впечатления. Эстер подумала, что Ривка точно не станет скорбеть, узнав, что репутация Мэри будет испорчена подобным знакомством.

Раздвинув кожаный полог, Эстер поднялась в карету и села рядом с Джоном, который, приветливо кивнув, резво подвинулся, освобождая для нее место. Джон тоже был одет в камзол и чулки, хотя его костюм и отличался от одежды Томаса, как речная птица от распустившего хвост павлина.

– Хороший день выдался, – произнес Джон, когда карета тронулась.

– Да.

Он сидел слишком близко к Эстер, чтобы та могла взглянуть на него. То гд а она стала рассматривать Мэри, устроившуюся рядом с Томасом на скамейке напротив. Мэри облачилась в бледно-желтое муаровое платье, из-под подола которого выглядывал краешек бежево-розовой нижней юбки. На щеку и грудь Мэри прилепила несколько бархатных мушек – одну в виде скачущей лошади, другую в виде кораблика с наполненными ветром парусами и полумесяцем. Вместе с Томасом она являла живую картину цвета и моды, однако выражение лица Мэри было не совсем обычным. Губы ее рассеянно приоткрылись, а глаза блестели и смотрели куда-то в пространство. Эстер поняла, что ее подруга использовала капли белладонны, чтобы расширить зрачки и выглядеть томно и более женственно, пожертвовав ради этого возможностью нормально видеть.

«Впрочем, – подумала Эстер, – а кто я, собственно, такая, чтобы ее осуждать?»

Она сама все еще никак не могла завести с Джоном непринужденную беседу. Парадокс: зная, как прекратить флирт, она не знала, как его начать.

– Я думал посмотреть на сумасшедших в Бедламе или кукольное представление в Чаринг-Кроссе, – заговорил Томас, перекрикивая стук колес. – Но эти места слишком многолюдны, а Мэри боится чумы.

Томас вынул из протянутого Мэри пакета пирожное, откусил кусочек и откупорил фляжку.

– Тогда я подумал про Индийский дом, но Мэри не любит змей и, чего доброго, еще хлопнется в обморок. Так что сегодня мы поднимемся на лодке вверх по Темзе, а потом спустимся обратно.

Он снова выпил.

– Это изначально и планировалось, – едва слышно прошептал Джон на ухо Эстер, – но Том хочет произвести на Мэри впечатление. Для него Лондон состоит только из увеселительных балаганов и пивных.

Обрадованная, что наконец-то повод для разговора найден, Эстер промолвила в ответ:

– Да, но за лодку, еду и вино будет платить Мэри.

Джон ничего не ответил. Эстер рискнула повернуть голову в его сторону – тот смотрел в окно, причем щеки его слегка порозовели.

Эстер не хотела срамить его. Это все равно бесполезно: какое ей, в конце концов, дело, что он сам не заплатил за их гулянье, возложив расходы на состояние да Коста Мендес?

Эстер не понимала этой английской добропорядочности. Приличия, справедливость, соблюдение законов – все казалось ей бессмысленным. Эстер была вынуждена признать, что откровенная практичность Мануэля Га-Леви выглядела куда более честной. Но мысль о том, что она невольно задела гордость Джона, привела ее в отчаяние.

Ей хотелось понять его, но казалось, что Джон так же замкнут, как и она сама.

Эстер резко повернулась, и Джон почти театрально отшатнулся.

– Почему вы здесь?

Лицо Джона выражало одновременно веселье и тревогу.

– Где, на этой скамейке?

– В Лондоне.

Он покраснел.

– Я уважаю призвание отца, – начал Джон, словно успел выстроить линию защиты еще до того, как Эстер задала вопрос. – Но он хотел, чтобы я учился его профессии. Он добродетельный и уважаемый человек, однако я сказал ему, что хочу получить более широкое образование. И если вернусь к его профессии, то как человек с открытыми для мира глазами.

– А что вы изучаете?

Джон хмыкнул, словно ожидая, что его сейчас поднимут на смех.

– Поэзию, историю, искусство, немного натурфилософию. Я окончил университет несколько месяцев тому назад. Но дело в том, что в университетах сейчас преподают преимущественно теологию и право, и чтобы получить более глубокие знания, нужно найти себе наставника. Поэтому я остаюсь в Лондоне, пока не закончатся деньги, и посещаю лекции. Каждую неделю от отца приходит письмо с просьбой вернуться. Но раньше, чем необходимо, я не вернусь.

Джон взглянул в лицо Эстер, и то, что увидел, казалось, несколько успокоило его.

– Мудрость моего отца подобна садам его поместья. Каждому дереву или кустарнику придается величественная форма, но каждое растение укоренено только на своем месте и не касается другого.

Джон еще раз взглянул на Эстер, отвернулся к окну, и теперь щеки его залил румянец иного рода.