Вес чернил

Достопочтенному Бенедикту де Спинозе

Ваш краткий ответ на мое последнее послание вполне способен убедить любого менее решительного, чем я, человека в том, что продолжать нашу переписку не имеет смысла. И в самом деле, из скромности мне следовало бы заключить, что мои грубые, неотесанные мысли не достойны вашего времени и внимания. Если это действительно является главной причиной вашего отказа от диалога, то мне, несомненно, надлежит извиниться и оставить вас в покое. Но в своем упрямстве я чувствую, что, несмотря на недостатки в моей аргументации, ваш отказ обусловлен моим желанием обсуждать достоинства атеизма. Возможно, вас уже пытались подобным образом заманить в ловушку враги терпимости или шпионы инквизиции. И вполне естественно, что вы опасаетесь выдать свои сокровенные мысли приверженцу враждебных вам воззрений.

И все же клянусь вам, что изо всех сил стараюсь отречься от любой привязанности и верности, кроме как верности истине. Любая привязанность или верность, будь то к себе или к обществу, влечет за собой неизбежную духовную слепоту; каждая любовная связь затуманивает зрение, ибо немногие способны вынести правду, если она вредит тому, что человеку дорого. Возможно, изгнание из амстердамской общины дало вам некоторую свободу. Став вне досягаемости своего народа, вы пролили свет на печали мучеников, которые способны взволновать любую душу. А оставаясь среди своих и созерцая страдания, вы не могли должным образом выразить те мысли, что шипами кололи ваш народ.

Я рад тому, что теперь вы пользуетесь своим изгнанием, чтобы освободить язык и перо и говорить так, как не могли раньше. Однако всегда следует проявлять осторожность, так как наш мир отнюдь не безопасен.

Если и существует какая-нибудь иная свобода, кроме той, что дает отлучение от церкви и от общины, то это возможность не существовать.

Все нынешние мыслители, включая вас и меня, находятся в опасности. Поэтому вы говорите меньше, чем думаете на самом деле. Вы настаиваете, что не возражаете против существования Бога. И я хотел бы понять, о каком образе Божественного бытия вы говорите. Глупость тех, кто цепляется за представление о Божественном вмешательстве, очевидно проявляется буквально каждое мгновение: рожденный уродливым, младенец не заслужил исполненной боли жизни, каковая ожидает его; равно и те, кто посвящает свою жизнь чистоте, не заслуживают страданий, которым они так часто подвергаются. Следовательно, либо Бог не заботится о страдании, либо у Него недостаточно силы, чтобы позаботиться о Своем творении. И если не существует вечной жизни после смерти, то эти уравнения так и останутся нерешенными. Поскольку я стараюсь отбросить все, для чего у меня нет доказательств, скажу, что пока не нашел свидетельств существования загробной жизни. Эти мысли должны привести меня либо к теизму, то есть к признанию того, что Божественное обладает силой без милосердия и справедливости, словно Вселенной правил бы огромный младенец, отдавая свои указания по случайной прихоти; либо к выводу, что сущность, управляющая Мирозданием, обладает волей, но не силой. Такая концепция приводит к атеизму, и именно с этой позиции я принимаю ваше видение Бога как природы. Однако я остаюсь неудовлетворенным таким пониманием.

Во втором вашем письме вы делитесь со мной малой толикой вашей философии, как бы отмахиваясь: вы утверждаете, что Бог есть субстанция. Но, сэр, это не уточняет главного в понятии Бога. Какого рода эта субстанция и каковы ее цели?

Я видел ослепленного раввина Га-Коэна Мендеса. Ставя под сомнение веру, мы оскорбляем верующих, таких, как он. Каким же жестоким должен казаться атеист мученику!

Но если философ не желает говорить честно, разве не ослепляет он этим истину?

Т. Ф.