Вес чернил

В полдень Эстер выскользнула из дома и направилась в сторону Грейсчерс-стрит. Торопливо шагая по Ломбардской улице, она вдруг увидела Лондон глазами Джона, который отсутствовал уже несколько недель, не подозревая о таком разительном преображении. На Кэдлвик-стрит стоял какой-то мужчина, который размахивал над головой снятой с себя одеждой и что-то выкрикивал. Ребра его напоминали хилую лестницу-стремянку, а на месте срама виднелось что-то почерневшее – Эстер поспешила пройти мимо, не вглядываясь. В узком переулке на деревянной двери она заметила крест, намалеванный грубыми белыми мазками. Чума всюду распустила свои щупальца, охватив весь город. Мимо быстро прошли двое мужчин в носатых масках, набитых травами. Они двигались строго посередине улицы, чтобы не приближаться к жилым домам, и уступили дорогу только телеге, которая везли на кладбище двоих: мужчину и маленькую девочку. Голова девочки покоилась на груди отца, и казалось, что она просто спит. Ее лицо выглядело красивым, даже несмотря на ужасные язвы.

Дверь открыл Джон.

Прежде, чем Эстер успела поздороваться, он взял ее за локоть и притянул к себе. Поцелуй его вышел легким, словно вопрошающим, но было видно, что Джон рад ее видеть.

– А где Томас? – спросила Эстер, чувствуя на своей талии руку Джона.

– А, ушел к Мэри. Она уже несколько недель умоляет его прийти. Кстати, как она, здорова?

– Если бы я знала. Она не отвечала на письма и даже к двери не походила.

– Это не первый роман Томаса. Но, боюсь, и здесь он выйдет сухим из воды.

– Да, – согласилась Эстер. – Мы все это понимали. Все, кроме самой Мэри.

Джон поджал губы:

– Возможно, трудно предвидеть то, чего надеешься не увидеть.

– Наверное.

Тема оказалась исчерпана. Они молча стояли у входной двери. Наконец Джон рассмеялся, разогнав неловкую тишину:

– Так ты поедешь со мной? Я хочу уехать утром, не позже.

Эстер положила обе руки ему на плечи. Они были почти одного роста, и теперь Эстер смотрела Джону прямо в глаза:

– Я пришла сказать, что не могу. Пока не могу.

Джон недоверчиво усмехнулся.

– Раввин слишком болен, чтобы путешествовать. Он умирает. Я должна остаться с ним.

– Если ты не поедешь сейчас, потом уже не получишь разрешения покинуть город. Многие просители ждут по нескольку дней и в итоге получают отказ. Болезнь распространяется слишком быстро, и ни один приход не чувствует себя в безопасности.

– Я знаю. Если раввин умрет этой ночью, утром я буду с вами. Но поймите, я не могу просто так оставить его умирать одного.

Подумав, Джон покачал головой.

– Эстер, я не понимаю… Если то, что ты чувствуешь ко мне, это любовь…

Он вдруг засмеялся, как бы опровергая детскую логику своего высказывания, и заговорил по-другому:

– Ваша преданность учителю – дело чести. Я уважаю такой выбор. Но, Эстер, Лондон скоро будет закрыт и сгорит дотла в чумном пожаре. Эстер, любовь хочет спасти тебя.

Говоря, Джон смотрел на нее с таким вниманием, какого Эстер раньше не замечала в нем.

– Если откажешься сейчас, то, возможно, мы больше никогда не увидимся. Неужели любовь так мало значит для тебя?

– Ты не понимаешь, – начала Эстер, чувствуя, как слова застревают в горле.

Но как было объяснить то, что она чувствовала, то, какие нелепые надежды он возбуждал в ней? Эстер не могла представить себе счастливую судьбу, но даже сама мысль о Джоне была прорастающим семенем, способным расколоть камень. Тот час, что они провели у реки вместе, подарил Эстер такое впечатление от красоты, что потрясенная девушка долго не могла решить: выбросить все это из головы или навеки остаться очарованной? Молчаливость Джона нравилась ей больше, чем горделивые обещания Мануэля Га-Леви. Она хотела так и ответить Джону, но подобные слова напугали ее, словно исполненная высокомерия молитва, которая вместо благодати способна навлечь проклятие.

– Я обидела раввина, – сказала Эстер. – Как-нибудь расскажу. Но поскольку я не могу поправить сделанное, то хотя бы могу остаться с ним в его последние дни. Если же я поступлю иначе, мне никогда не удастся возвыситься духом и стать достойной твоей любви.

Джон кивнул. Лицо его изменилось: что-то его расстроило.

«Пожалуйста, ну же», – подумала Эстер.

Но Джон смотрел на нее так, будто она заманила его куда-то высоко, а когда он уже оторвался в прыжке, извинилась, что сама не решилась последовать.

– Я говорил Бескосу, что он ошибается, – пылко и в то же время с болью произнес Джон. – Он сказал, что еврейка все равно предпочтет своего соплеменника.

– Нет, – возразила Эстер, – это не так. Я выбираю сердцем, и мое сердце принадлежит тебе.

Эстер почувствовала, как ее сердце буквально упирается ей в ребра. Впервые в жизни она почти что увидела его, смелое и полное надежд – маленький деревянный сосуд, полный до краев какой-то золотой жидкостью, готовой пролиться на все: раввина на смертном одре, тусклый свет свечи, при котором она с трудом разбирала письмена, мертвое лицо девочки на груди отца… Все, что было для нее прекрасным и драгоценным, хлынуло из ее сердца сюда, в то место, где она стояла напротив Джона.

Джон…