Вес чернил

Затворившись в доме, Эстер коротала время, перечитывая письма, что присылал ей Джон из своих сельских путешествий, пока наконец фразы не зазвучали для нее странными стихами:

Мое сердце жаждет вернуться в Лондон, только нужно сперва окончить дело, порученное мне отцом.

До меня доходят слухи об ужасных вещах, что творятся в городе, хотя я и надеюсь, что половина из них неправда. Надеюсь, у тебя все хорошо, моя дорогая Эстер.

Она не знала, что отвечать, даже если бы Джон имел возможность получать ее письма.

И только Мануэль Га-Леви, казалось, интуитивно чувствовал беды, обрушившиеся на их дом, и, не дожидаясь просьб, обеспечивал всем необходимым. Сумма в кошельке Ривки уже трижды обновлялась за последние несколько недель. К первым двум прилагалось предложение сопровождать Эстер по сельской местности. В каждом случае намерения Мануэля были ясны и решительны.

Мой отец закончил обустройство нового дома. Его роскошь может поразить вас. Богатая резьба по дереву, кирпичный фасад – пусть ненавистники евреев, увидев такое великолепие, придут к нам чистить сапоги. Отец смотрит из окна, словно понтифик Темзы, что делает меня довольно частым, хотя и редко признаваемым явлением в католической церкви – то есть сыном понтифика. А когда вы – невестка понтифика, то можно устраивать обеды на манер церковной мессы или синагогальной службы, а то и во вкусе берберийского паши, мне все равно.

Эстер подолгу просиживала над каждым письмом Мануэля и в конце концов отослала его посыльного с запиской: «Благодарю вас за любезное приглашение, но в этом нет необходимости».

Ривка закончила подсчет оставшихся денег в третьем присланном мешочке и с непроницаемым лицом обратила взгляд вверх.

– На этой неделе ни писем, ни денег не передавали!

Раввин пошевелился во сне. Черты его лица напряглись, но через мгновение боль как будто ослабила свою хватку. Как только болезненные морщины разгладились, Эстер увидела на лице учителя истинную чистоту, совершено чуждую этому грубому и жестокому миру. Перед взором еще стояли последние его слова, что Эстер записала:

Ибо я говорю с вами, как отец с сыном; и, хотя ваши притязания уже недоступны для меня, все же я подвигну вас для дерзаний с таким пониманием и любовью к Б-гу, какие есть в вашем сердце. Именно для того я и тружусь, так как понимаю, что труд сей станет последним моим добрым делом в нашем мире.

Если бы она могла заслужить такие же доверительные слова и наставления, как бывший ученик раввина, что жил теперь во Флоренции!

Эстер не двигалась с места. Надо было помочь Ривке на кухне, но едва она отошла от стола, как раввин приподнял голову и заговорил ясно, как будто все это время не спал, а обдумывал свою речь.

– Тебе нужно уезжать из города, – сказал он. – И Ривку бери с собой. Врач сказал мне, что болезнь распространяется.

– Вы мне как отец, разве могу я вас оставить одного?

– Но я прошу тебя, – мягко возразил раввин, – тебе еще жить. Береги себя. Мы изучили четыре обязанности, когда человек должен пожертвовать своей жизнью. И ты хорошо знаешь, что уход за умирающим не входит в их число.

– Наш спор – пустая трата сил, – резче, чем хотелось, сказала Эстер.

Она вернулась к столу и взяла в руки книгу:

– Вам почитать из «Утешения»?

Раввин повернулся к огню.