Вес чернил

При виде его худых плеч и сутулой спины – тела, которое не могло уже поддерживать себя даже в сидячем положении, – Эстер охватила злость. Она понимала, что не имеет права думать о любви к учителю, потому что предала его. Но тем не менее даже в своих письмах, ставя вопросы, которые раввин, безусловно, счел бы богохульством, она всегда вспоминала учителя, образ мыслей которого являлся для нее мерилом, по которому она проверяла свое понимание мира. Это была высшая любовь, вернее, уважение. Однако, уважение требовало, чтобы те инструменты логики, что передал ей раввин, в случае противоречия с его традицией служили ей для поиска истины, каковая вряд ли понравилась бы раввину. Для Эстер величайшим актом любви, а по сути, единственной религией, которую она понимала и принимала, являлась способность говорить правду о мире. То есть любовь в ее понимании была актом истины, обнажением ума и духа, столь же пылким, как обнажение тела. Истина и страсть едины, как понимала Эстер, и одно без другого невозможно.

И все же, что такое любовь, способная обрушить крышу?

Мужчину она сделала бы бессердечным, женщину – отвратительной. В своем упрямом, ненавидящем сердце Эстер называла злобу, что испытывала к учителю, любовью.

Раввин заговорил неожиданно, и Эстер вздрогнула.

– Пока я спал, ты что-то писала… Его голос звучал как-то странно.

– Я записывала ваши слова, я просто…

– Нет, – вздохнул раввин и продолжил, но уже не по-португальски, а по-кастильски: – Я спрашиваю тебя, ты писала собственные слова?

Эстер замерла.

Лицо раввина обратилось к потолку, дрогнуло, но он справился с собой, сложил кончики пальцев и сказал:

– Ты обманывала меня.

Он постарался придать своему лицу бесстрастное выражение:

– Кому же ты пишешь, когда садишься за стол?

Что ему ответить? И правда, и неправда одинаково ранят его.

– Эстер!

Наступило долгое молчание.

– Это ради тебя я диктовал письма во Флоренцию, – произнес раввин. – Ради тебя я составил сборник толкований стихов о Мессии, чтобы ты могла облачиться в их тепло и помнить Бога Израилева.

Учитель вздохнул.

– С самого детства твой разум искал не только истины священных текстов, но и ответов на запретные вопросы, что лежат за их пределами. Я не знаю, как ты живешь с таким безбожным интересом, с каким родилась, но все равно я всегда чувствовал доброту твоего духа и хотел, несмотря на твои поступки, оставаться твоим учителем. Только по этой причине я осмеливался вступать в споры даже с теми, кто обладает бо́льшим авторитетом, чем я… чтобы открыть для твоего ума красоту нашего предания.

Раввин медленно покачал головой.

– Я уже сильно подвел одного из самых своих проницательных и способных учеников и сделал все, что было в моих силах, чтобы не потерять другого.

Эстер видела все это и не имела слов, чтобы выразить свою благодарность за такой подарок и стыд, который испытывала при мысли о такой незаслуженной щедрости. Она вдруг поняла, что учитель перешел на кастильский не только потому, что хотел говорить о важном, но и не желал опозорить ее, позволив Ривке узнать о предательстве.

– А теперь я хочу знать, что ты сделала от моего имени.

– Поверьте, я никогда ничего не писала от вашего имени. Я использовала другой псевдоним.

Раввин кивнул:

– Я рад…

– Что же касается содержания моих писем, то прошу вас не спрашивать о нем, ибо знаю, что мой образ мыслей вам противен.

Раввин долго молчал и наконец произнес:

– Нет, я не буду спрашивать. Но пусть вина за твои ошибки, в чем бы они ни заключались, ляжет на меня. Ведь ими ты обязана мне.

– Нет, – возразила Эстер. – Вина здесь исключительно моя. Я обманывала вас.

Но раввин снова покачал головой и предостерегающе поднял палец, дабы отвратить ее от дальнейших слов. Он хотел поговорить о другом.

– Однажды у тебя выпал шанс выйти замуж за Мануэля Га-Леви. Ривка говорит, что эта возможность все еще остается.

– Нет, я…

– Эстер, не отказывайся. Если нужно, ты можешь обманывать мужа, как обманула меня. Но при этом будучи сытой, живя в своем доме и имея детей. Я хочу… – он пожевал губами, – я хочу, чтобы ты жила. И не знала голода. Я хочу этого даже больше, прости, Господи, чем твоего исправления. Я ведь знаю твое упрямство. И мои слова не помешают тебе использовать разум, данный тебе Богом, даже если ты и забудешь об этом. Позволь мне остаться твоим учителем и сейчас, на пороге смерти. Выходи замуж и живи в достатке. И пусть муж твой будет так же слеп к твоим делам, как был я.

Эстер решительно замотала головой.

– Мануэля Га-Леви так просто не обманешь, – убежденно сказала она. – Он сам сказал мне, что, став его женой, если я и буду что-то писать, то только прописи для детей. Он… – Эстер замялась, – он лучше, чем я думала. Он щедр и честен, когда хочет быть таким. Но все помыслы Мануэля, его силы и ум направлены исключительно на обеспечение будущего для его наследников. Да, моя жизнь в материальном смысле изменится к лучшему, но я больше боюсь этого, нежели радуюсь. Обычные женские радости и увлечения не для меня. Такой меня создал Бог.