Вес чернил

Она положила руки ему на грудь и ощутила, как его сердце забилось так же быстро, как и ее собственное.

– Раввин был мне отцом с тех пор, как умер мой настоящий. И я просто обязана быть с ним в его последний час.

– Я понимаю, – сказал Джон.

Однако Эстер видела, что он не понимает. Очевидно, что его стремление спасти ее прочно укоренилось в его сознании; что это значило для него невероятное, некий маяк, за светом которого он решил следовать. Джон хотел быть для нее чистым и простым, хотел быть ее спасителем.

И тут Эстер впервые поняла, что словами и логикой не передать всего. Слова не могли заставить Джона поверить, что она готова подарить ему, пусть даже сейчас и отказалась от его предложения.

Ей представился образ бабушкиных рук на клавишах спинета, одновременно нежных и твердых. Эстер убрала руки с груди Джона и положила одну ему на плечо. Другой же она обняла его и шагнула вперед, словно проходя в открытую дверь. Потрясенный ее откровенностью, Джон отшатнулся назад, а затем, нерешительно, подался вперед. Его поцелуй был намного крепче, словно испытание чего-то нового, и она показала в ответ, что будет с ним открытой, насколько возможно. Быстро, не глядя, она повела его к боковой двери, потом к другой, за которой стояла кровать, уложила рядом с собой и, уже не думая о судьбе Мэри, стала помогать ему расшнуровывать платье, пока не оказалась совершенно обнаженной, а он, сообразив, что сам все еще одет, поспешил с комичным джентльменским смущением избавиться от одежды; и оба смеялись над тем, как неловко он стаскивал с себя рубашку и бриджи.

Его кожа казалась бледно-розовой на фоне ее золотистой, а тело было тонким, как и представляла себе Эстер. Она закрыла глаза, и снова перед нею возник зеленый дневной свет, который не выходил у нее из памяти с той самой речной прогулки, увидеть который еще раз мечтала до сих пор. Но даже во сне она не могла раскрыться так, как здесь. Всеми своими чувствами, кроме разве что зрения, она старалась воссоздать их общий образ: образ травы, листьев, распускающихся почек; или блеск паучьей нити, столь тонкой, что даже легкий ветерок был способен разорвать ее безвозвратно, ибо они выбрали любовь в самом беззащитном ее проявлении. И когда он вошел в нее, в ее уме невыносимо ярко вспыхнули слова: мы придумали это! Эстер открыла глаза, чтобы сказать ему об этом, и лицо его показалось диковинным – необузданным, живым и прекрасным, словно порыв бури, разбивающийся об освещенное стекло окна. Лицо Джона озарилось такой священной ясностью, что Эстер подумалось: вот так должны выглядеть ангелы, исполненные желания и понимания.

«Здесь нет границ, – хотелось ей сказать, – любовь изобретает себя сама снова и снова, а мы носимся внутри нее». Она назвала его имя и рассмеялась.

И, смеясь, Эстер вдруг заметила, как радостное выражение постепенно гаснет на лице Джона. Как будто какая-то сторонняя мысль одернула его, как будто некий голос, словно незримый вестник, позвал его из железного мира добродетели и порока, мира, в котором его собственное сердце не осмелится издать ни звука, так что теперь биение его казалось громоподобным, преступным. Глаза Джона сверкнули беспокойно.

Джон крепко держал ее в объятиях, зарывшись лицом в облако ее волос, раскиданных на подушке. Эстер слышала его учащенное, растерянное дыхание.

И она содрогнулась от накатившей на нее волны блаженства.

Он, успокоившись, отделился от нее. Эстер чувствовала на себе его взгляд, но когда открыла глаза, то увидела, что взгляд Джона обращен к окну. Какое-то время оба лежали молча, умеряя дыхание. Эстер снова попыталась встретиться с ним взглядом, но тот снова ускользнул от нее. У Эстер создалось впечатление, что она завела его слишком далеко, слишком быстро, оторвала его от самого себя и теперь он хотел быть кем угодно, но не Джоном.

В комнате было тихо.

– Ты была девственницей? – спросил он.

Слова прозвучали нелепо, нестройно, словно кто-то подсунул ему текст из другой пьесы. Неужели он не понял того, что она только что сказала ему, что предложила своим телом? Какое отношение имела ее девственность к произошедшему сейчас?

Вопрос, однако, требовал ответа, причем на таком же странном языке, на котором был задан. Эстер неохотно кивнула: да. Но, видя, что слова все еще необходимы, добавила:

– Я вверяю себя тебе.

Джон кивнул – во всяком случае, Эстер так показалось, – но она видела, как что-то в его теле затвердело. Несколько мгновений спустя он обратил свой взгляд на нее, как будто бы издалека, словно опасаясь ее и себя.

Раздался хлопок двери – это возвратился Том а с. Услыхав шум, Джон вскочил с постели и стремительно натянул штаны, не глядя передав Эстер ее платье. Через мгновение та оделась, и Джон с напускной вежливостью сжал ей плечо. Он что-то невнятно пробормотал и издал звук, похожий на смех, но Эстер уже вышла в гостиную, направляясь к двери. Джон направился следом, мимоходом отметив расплывчатую ухмылку своего друга.

Она не могла сожалеть о содеянном. Не могла.