Вес чернил

Хелен осталась стоять, опираясь на свою трость. Аарон видел, что она совсем потерялась и не знает, как себя вести. Вот он, например, попросил ее остаться. И что, можно ли сесть? Или сказать ему какие-то слова утешения? Она дважды раскрыла рот, собираясь заговорить, но каждый раз что-то ее останавливало. А потом она просто опустилась на стул.

Аарон ничего не сказал ей.

Хелен поиграла ручкой своей трости, словно взвешивая ее на ладони. Аарон, тупо глядя перед собой, заметил свое отражение на стеклянном циферблате часов, что помещались напротив стола Хелен. Даже размытое, оно не могло скрыть правду о нем, на мгновение показав Аарону то, что видели в нем окружающие. Вместо этого он попытался представить себя таким, каким рисовали его мечты, – человеком, который спокойно идет по жизни, так как понимает саму сущность ее; несгибаемым, цельным, неотделимым от собственного существа. Мужчиной, который заслуживает своего ребенка.

Но дистанция, разделявшая настоящее и воображаемое, была настолько велика, что не следовало и мечтать преодолеть ее.

Аарон с каждым вздохом отсчитывал, как позолоченная секундная стрелка обходит циферблат, разрезая изображение его лица. Тонкая, словно ожившая иголка, стрелка прошла по лицу Аарона раз, затем другой, третий… своим легким подрагиванием, похожим на пульс, она напоминала некое чистое и всеведущее существо, которое знает, на что он способен, но хранит это знание в тайне.

Глава двадцать четвертая

25 июля 1665 года 13 ава 5425 года

Колокольный звон… День и ночь колокола отмечали смерть каждой жертвы чумы, и их металлический голос словно сгущал городской воздух. Иногда полночи проходило в тревожном молчании, но затем раздавался тяжелый, надсадный гул, затихая ровно на столько, чтобы успеть перевести дыхание. Колокола то говорили хором, то по очереди утихали, давая звуку раствориться в тишине. По шесть раз за час, а то и чаще.

К середине дня оконные стекла в доме да Коста Мендес стали запотевать. Мэри, очнувшись от оцепенения, бросилась по комнатам, отворяя одно за другим. Внезапный прилив ее ярости буквально захватил остальных. Эстер молча следовала за ней в сопровождении Ривки. Ее каблуки тяжко грохали по полу, когда она закрывала очередную раму: хлоп! Одна, другая, третья. Хлоп, хлоп, хлоп!

– Миазмы чумы летают в воздухе! – в слезах кричала Ривка, но Мэри уже была на втором этаже, где рухнула боком на неприбранную постель и так злобно обругала Ривку по-испански, что Эстер, не выдержав, прикрикнула на нее. Не обращая ни на кого внимания, Мэри перекатилась на спину и обрушила на свой живот град ударов, ругаясь уже по-английски. «Чертов пузырь!» – орала она.

Прошло две недели или даже более с тех пор, как Эстер разговаривала с кем-нибудь, кроме Ривки и Мэри. Немногие прохожие, следуя мимо дверей с намалеванным белым крестом, ускоряли шаг. Крест Бескоса спрятал обитателей дома от Лондона, но к добру или к худу – было решительно непонятно.

С каждым днем раздражение и досада Мэри становились все заметнее. Как-то раз, умываясь в тазу – ей для этого пришлось встать на цыпочки, так как раздувшийся живот мешал немилосердно, – она обратилась к Эстер:

– Слушай, как ты можешь оставаться в этой клетке? Тебе разве не хочется свежего воздуха?

С лица Мэри падали капли воды, но она не отирала их.

Эстер сморгнула. Как ей объяснить, что именно этого-то ей и хотелось больше всего на свете, что весь мир вокруг нее превратился в какой-то головокружительный вихрь? Мор, звон колоколов, мысли о раввине, о Джоне, наконец… Невыносимые, удручающие мысли!

Мэри покачала головой, отчего капли полетели в разные стороны, а волосы встопорщились, словно у дикарки. Она оперлась руками о туалетный столик и глянула в зеркало на Эстер, тонкие волосы которой прилипли к бледной коже.

– А ты и рада прятаться здесь! – сказала Мэри обвинительным тоном.

И это было сущей правдой. В то утро Эстер никак не могла снова заснуть, и ее мысли бродили кругом, словно огибая бездонную пропасть. Вжав голову в подушку, она пыталась создать логический аргумент. «Любовь причиняет боль».

Но почему это так?

Потому, что многое зависит от другого человека. Ибо любовь не есть самодостаточная категория и не может содержаться в едином духе.

Далее следовать логическим построениям Эстер не смогла, так как та часть ее разума, которая могла развить первичный аргумент, вдруг умолкла.

– Эстер, если этот Джон отверг тебя, – заговорила Мэри, продолжая рассматривать лицо Эстер в зеркале, – то что ж с того?

Она не умела утешать, и слова давались ей с заметным трудом.

– Он, в общем-то, всегда казался мне каким-то молчуном. Даже занудой, вот что я скажу! А ты потом сможешь выйти за другого. Не то что я…

На лицо Мэри наползла мрачная тень. Какое-то время она, прижав ладони к животу, смотрела в зеркало, а потом добавила:

– Но Томас все равно вернется к нам.

Не успела Эстер ответить, как Мэри опрометью бросилась вон из комнаты, едва не сбив с ног Ривку, которая поднималась по лестнице со стопкой выстиранного белья.