Вес чернил

Говоря по правде, Эстер и вовсе поначалу думала, высадившись из лодки, сразу улечься на травянистое ложе, такое зеленое и мягкое, что у нее сжалось горло. Но теперь у Эстер созрел план, и она решила неукоснительно следовать ему, независимо от того, была ли у нее надежда на успех.

Она взялась своими обеими костлявыми руками за дверной молоток. Сама дверь была дубовая, а сверху, с притолоки на гостью смотрели херувимы, каких Эстер никогда не видела в еврейских домах.

Молоток сухо и торжественно стукнул по металлической пластине.

В нижнем окне промелькнула и исчезла какая-то тень. Наступило долгое молчание.

Наконец дверь отворилась, и на пороге возник слуга со свечой в руке. Позади него виднелся зал, освещенный пылавшим в камине пламенем. Седая голова стража и покатые плечи напомнили Эстер ручного ястреба, которого она однажды видела в магазине: сам потрепанный и взъерошенный, но взгляд все такой же боевой.

Мужчина поднес свечу к Ривке, а затем к Эстер и пристально их оглядел.

– Из города?

Эстер спохватилась, что на лице ее остались последствия болезни. Она тронула щеку и провела пальцами по свежим шрамам.

– Документы о выздоровлении у вас есть?

– Нет.

Слуга заметно напрягся и отступил в глубь прихожей, притворив дверь.

– Вам здесь не рады, – проговорил он через узенькую щель.

Эстер уже хотела было сказать, что лично знакома с хозяином, когда из сумрачных недр дома донесся невнятный зов. Слуга без промедлений захлопнул дверь.

Какое-то время изнутри слышался низкий гул голосов. Затем дверь отворилась, и на пороге оказался сам Бенджамин Га-Леви.

Эстер уже привыкла к лицам, истерзанным горем. И тем не менее перемена в Га-Леви поразила ее. Исчез тот надменный торговец в пышном наряде, что беседовал у синагоги с отцом Мэри, рассуждая о приливах и прибылях. Бенджамин Га-Леви был одет в темный костюм, порванный воротник которого свидетельствовал о трауре. Дыхание его вселяло страх, каждый вздох словно являлся безмолвным обвинением. Он напоминал попавшего в лабиринт человека, который испробовал последнюю возможность, но выход оказался заперт. Взгляд его говорил, что он все понимает, что и этот дом, и само его тело были для него самой настоящей тюрьмой.

Он узнал Эстер и вздрогнул от неожиданности.

– Ты та самая, на которой он хотел жениться? Из дома раввина?

Эстер поняла, что он не в состоянии произнести имя Мануэля.

– Да.

– Где твой раввин?

– Умер. Но не от чумы.

Бенджамин ничего не сказал на это, внимательно рассматривая лицо Эстер.

– Но у тебя рубцы.

Она смотрела на него в ответ, понимая, что нужно играть. Вид ее рубцов мог быть противен ему, а может быть, они напоминали ему свои.

Потом Бенджамин повернулся к Ривке, но, не в силах удержаться, снова посмотрел на Эстер.

– Итак, – сказал он наконец, – вы притащили сюда болезнь, чтобы покончить с тем, что осталось от семейства Га-Леви? Что, не можете дождаться, пока я сам сгнию заживо?

На мгновение его голос повысился, как будто от гнева, но тотчас же сник. В нем что-то дрогнуло – у Бенджамена Га-Леви больше не осталось веры в полезность эмоций. Его раздражение было направлено не на Эстер, а на себя самого, на собственное нетерпение погасить навсегда этот день, этот час. Он сделал знак слуге:

– Сегодня пусть переночуют.

Эстер всегда отмечала внешнюю схожесть Бенджамина и Мануэля: коренастые тела, квадратные лица, хладнокровно оценивающие мир голубые глаза. Но теперь ей показалось, что на застывшем от горя лице отца стало видно и лицо Мануэля, и оба они как бы отражали друг друга в своем понимании смерти, как некогда в своей решимости крепко держаться за жизнь.

– Утром вы должны уйти, – сказал Бенджамин, поворачиваясь спиной. – И да, не ешьте из моей посуды. И сожги простыни, на которых они спали, – добавил он, обращаясь к слуге.

Тот еще раз оглядел Эстер и Ривку и уставился в спину своему хозяину.

Га-Леви исчез в дверях. Эстер слышала, как он поднимается по лестнице.

Слуга стал перед женщинами, скрестив руки на груди. Ривка издала негромкий звук горлом. Трудно сказать, кто из них смотрел на другого с большей надменностью. Наконец слуга отступил в сторону, пропуская гостей, и позвал горничную, чтобы та накормила их. Затем они проследовали в заднюю часть дома мимо величественной деревянной лестницы и комнат, обставленных роскошной мебелью. Стараясь не отставать, Эстер и Ривка прошли через дверь и поднялись по винтовой лестнице в лабиринт узких проходов и коридоров – скрытых артерий и вен, по которым наподобие крови циркулировали слуги и работники.

Комната оказалась без окон, с единственной односпальной кроватью, на которой лежала стопка аккуратно сложенных постельных принадлежностей. Слуга показал свечу и огниво, дождался, пока Ривка зажжет огонь, после чего удалился.

Умывальный таз был пуст и изрядно запылился. Простыни оказались чистыми, хотя и в латках, постельное белье – тонким. В углу красовался железный ночной горшок. Ни очага, ни печки в комнате не было.