Вес чернил

Ривка замолкла, посмотрев Эстер прямо в глаза:

– Нужно же было спасти хоть что-то. Это твои бумаги.

Ветер то морщил гладь реки, то шевелил тяжелые кроны невысоких деревьев на берегу. Иногда где-то вскрикивала птица, и ее голос отражался от поверхности вод. Звезды становились все ярче, а силуэт кометы отчетливо проступил на ночном небе. Эстер взглянула на кипу бумаги в своих руках. Чернила, некогда иссиня-черные, теперь превратились в блеклую, бессмысленно разворачивающуюся ленту. Как так получилось, что эти завихрения, повороты и закорючки настолько завладели ее разумом и заставили поверить в то, что мысль способна изменить мир?

Эстер подняла всю пачку над водой. Реке потребуется всего несколько секунд, чтобы смыть проклятое тщеславие, которое запятнало эти бумаги.

Она невольно остановилась на верхней странице – то было незаконченное письмо.

Таким образом, понятие Бога может вполне являться иным названием Вселенной, каковая вполне может быть равнодушной и не предпочитать любовь ненависти, а утешение – вреду.

Глупость собственных слов поразила ее. Эстер притянула бумаги к себе и стала читать дальше, все яснее понимая безмерность своей слепоты. В своей гордыне она думала, что понимает мир, тогда как в ее философии отсутствовало понятие его сущности.

Жизнь, прошептала она себе, и есть веление Вселенной. Именно этой силой управлялось мироздание, и жизнь была для него повелевающим законом. Пролетевшая по небу комета не означала сама по себе никакого Божественного гнева, она ничего не говорила о грехах Лондона. Свет кометы существовал лишь для того, чтобы просто светить. Она мчалась по небу лишь потому, что космос требовал этого. Трава растет, только чтобы расти. Точно так же та одноглазая женщина бросилась на Бескоса, который счел ее недостойной любви; точно так же сама Эстер взялась за перо, потому что ей нужно было писать.

Она ошиблась, думая, что Вселенная холодна и желание свойственно лишь человеческому сердцу. Все мироздание было построено только из желания, и оно было единственным его живым богом.

Именно это самое желание и удерживало Эстер в тот момент от того, чтобы швырнуть в реку безумные исписанные бумаги: то она была готова расстаться с ними, то подержать их в руках еще хоть немного. Она уселась на дно лодки и прижала рукописи к груди, лодочник размеренно греб, птицы – она никогда не слышала таких голосов – пронзительно кричали. «Хотя бы ему, – думала Эстер. – Да, де Спинозе. Рыба или дерево не есть Бог, а только страстное желание, что вспыхивает и пульсирует в них».

Просто написать ему письмо. Последнее.

Когда лодка пристала к небольшому полуразрушенному причалу, было почти темно. Пока Ривка озиралась, обводя взглядом простиравшиеся вокруг луга, Эстер ссыпала оставшиеся монеты в руку лодочнику, а потом наблюдала, как он отваливает от берега. Он, казалось, колебался: здесь свежий ночной воздух, а там – чумной город. Но город давал средства к существованию, поэтому лодочник опустил весло и направил лодку в сторону Лондона.

Над берегом, неподалеку от реки возвышался большой дом. Даже в сумерках ошибиться было невозможно: высокий, грозный, обнесенный стеной, как описывал его младший Га-Леви. Кирпичный фасад, украшения – чтобы, по выражению Мануэля, ненавистники евреев забыли про свою злобу и пришли чистить нам сапоги.

Какое-то время Эстер и Ривка шли по лугу, не разбирая дороги, пока не набрели на петлявшую в траве тропинку. Она вела через каменные ворота, после чего раздваивалась – одна в сторону дома, другая исчезала между двумя переплетенными арками из ветвей, уводя в сад.

Фасад трехэтажного дома, светло-оранжевого цвета, был украшен каменной резьбой. Эстер разглядела глубокие карнизы и высоченные окна, некоторые из которых испускали слабый свет то ли от камина, то ли от лампы. Дом казался поистине огромным и, как подумалось Эстер, требовал целого полка прислуги для ведения хозяйства.

Мануэль Га-Леви был прав: его отец посредством кирпичной кладки, облицованной известковым раствором, бросил вызов настоль смелый, что отныне никто не мог отрицать его притязаний на кусок карты Англии.

В сгущающейся темноте могучая фигура Ривки, словно отягощенная спасенными книгами раввина, пошатнулась…

Еще в Лондоне Эстер сказала ей, что они направляются в поместье Га-Леви. Ривка и не думала возражать и даже не спросила, кто примет их в деревне, если Га-Леви откажет в своем гостеприимстве. Однако теперь, увидев перед собой этакую громадину, Ривка невольно замедлила шаг.

– Ну же! – тянула ее Эстер.

На изможденном от усталости лице Ривки отразилось отчаяние. Она молча ткнула в себя пальцем: такая уродливая, нищая, замаранная – ну кто ж ее такую пустит?

И тем не менее, тронувшись вслед за Эстер, она не выглядела такой уж обреченной. По непонятной причине ее скептицизм сменился полным доверием.

Так они добрались до самой вершины холма.