Вес чернил

Строчки, хоть и дрожащие, но настойчивые, заполняли еще две страницы. Встречались места, где чернила казались тем нее, а нажим пера сильнее – здесь Эстер возвращалась к тексту через час, а может, и через день. Взгляд Хелен скользил по строкам, и с каждой секундой она чувствовала облегчение, словно сама излагала предложение за предложением.

…Ее дух остался несломленным, но ярость ее осталась втуне…

Хелен продолжала читать, замечая время от времени, что водит пальцем по бумаге и может повредить документ. Но на этих страницах было все – семья Эстер, ее мать, чуждая в Амстердаме мораль португальских беженцев.

Одного только Хелен не ожидала. С трудом поднявшись, она дотащилась до шкафа и нашла то, что вынула из принтера пару дней назад: письмо из амстердамского архива. К нему прилагался самодовольный ответ Дотара на обращение раввина, направленный ему через несколько недель после смерти.

Голова ее кружилась от усталости, и Хелен, прикрыв глаза, трижды перепроверила даты.

Тонюсенькая ниточка. Но Хелен уже не хотела бороться со своей интуицией.

Да, как вся человеческая история. Нет ни одной одинокой нити судьбы, но все сплетены вместе в этом ярком, пораженном любовью мире. Остаться в стороне невозможно. Она всегда это знала.

Хелен закончила далеко за полночь. Ноги почти не держали ее. Ела она хоть что-нибудь в этот день? Патриция вроде чем-то покормила ее… Хелен порылась в бумагах, словно ища улику на месте преступления, и нашла страничку, которую развернула, порвав ломкую бумагу. Вернувшись на кухню, она положила страничку поверх писем Эстер Веласкес.

Она перечитала написанное на порванной страничке мелким уверенным почерком. Неужели он у нее когда-то был таким? Голубые чернила. Сверху резко, сердито было выведено ее имя – Хелен Энн Уотт. Она припомнила, как беспокойно писала, планируя показать свои заметки Дрору, когда тот вернется в комнату, где она читала его драгоценную книгу. Ей было смешно, ей-богу, словно в начальной школе упражнение задали! Как будто изучение истории могло заставить бросить его! Дальше шли названия городов, государств, какие-то даты. Внизу страницы вопрос:

«Инквизиция положила начало девятнадцатому веку?» Она узнала и место, где ярость ее улеглась, сменившись очарованием. Внизу ей уже не хватило места, и дальше текст перешел на оборот, а потом и вплелся между уже написанными строками. Перевернутые вверх ногами слова, наблюдения, восклицания – все это объединялось яростной логикой ее прежних записей. И половина испорчена пролитым кофе, что принес тогда Дрор. Чернила расплылись, смешав строки, написанные с возмущением, и строки, исполненные понимания. Страница, мятущаяся между любовью и страхом.

Закончив читать, Хелен закрыла глаза и только тогда заметила странное ощущение: что-то холодное и гладкое как бы обвило ее левую руку и ногу и лишило их чувствительности. Через мгновение все прошло. Однако Хелен наконец впустила мрачные прогнозы доктора Хэммонда в сознание.

Ее охватил ужас, но на этот раз она не стала прятаться от него. То, что произошло утром по дороге в хранилище, было только началом.

Странное онемение возникло снова и отступило. Это отличалось от обычных проявлений болезни Паркинсона и даже от всего того, о чем предупреждал ее доктор Хэммонд, в подробностях описывая, к чему ей готовиться.

Однако болезнь уже научила ее, что тело следует только собственным правилам.

Хелен охватило ощущение неизбежности. «Вот оно», – думала она. Разве Эстер Веласкес не показала ей толстыми линиями дрожащих букв, что настало время и ей, Хелен, сказать то, что нужно, пока она еще в состоянии?

Она на ощупь раздвинула бумаги и, открыв глаза, увидела перед собой последнюю страницу, написанную Эстер.

Дрожь руки писавшей заметно усилилась.