Весенние ливни

Чтобы избежать докучливого однообразия в работе, Прокоп предложил членам бригады время от времени меняться местами. Сегодня Лёде выпало стоять вместо бригадира на сборке. «Как было бы всё чудесно, если б не это...» — думала она, надеясь, однако, что горькую чашу не придется испить до конца.

Перед гудком подошла Дора Димина. Ее обступили.

— Снова вам ступицы дали! — возмутилась она, поглядев па форму. — Почему не поговорите с начальником отделения? Нельзя же, чтобы все время одним сливки, а другим снятое молоко.

— Это верно,— поддержал Трохим Дубовик. — Вкалывать я всегда готов. Факт. Но и не против, если мне тоже что-нибудь перепадет. Одними завтраками навряд будешь сыт.

Прокоп предупредительно толкнул его локтем в бок, но, видя, что он не обращает внимания, рассердился:

— А я, например, за длинным рублем не гонюсь.

— А за справедливостью? — спросила Димина.

— Кому-то все равно ступицы придется формовать.

— Он хорохорится, Дора Дмитриевна,— разоблачил его Дубовик.— Намедни сами говорили об этом.

— Ладно, ша! Кто хорохорится, после решим,— пообещал Прокол.— А сейчас покуда я бригадир.

Димина нахмурилась.

— Ну коль вам неудобно, я сама вмешаюсь.— И, чтобы показать: дело решено, хоть она и не совсем довольна, сообщила: — К нам, товарищи, гости приехали. Примите по-хозяйски, если подойдут…

Когда цех наполнился гулом, лязгом, Лёдя увидела гостей. Это были солдаты. Шли они по плавильному участку гуськом и, опасливо поглядывая на раздаточный ковш, догонявший их, не знали, что делать. Кашин, который вел их, широким жестом показал, куда отступать, и принялся что-то объяснять.

Возле большого конвейера они остановились.

Лёдя по себе знала, как интересно следить за работой разливщиков. На огонь вообще приятно смотреть, а на расплавленный металл, на то, как он сплывает из ковша в формы, как искрится и, остывая, червонеет, приятнее вдвойне. Начинает чудиться: вот-вот разливщик отстанет от конвейера, не управится залить очередную форму, к чувству удовольствия прибавляется хорошее волнение. Вызывают уважение и полные достоинства движения разливщика, его власть над чугуном.

В шуме цеха гости, верно, не слышали сигналов электрокара, и каждый раз, когда он приближался, Кашин по одному отводил их с дороги. «Ба, чего он так старается? — не смогла понять Лёдя.— Откуда такое гостеприимство? Себя что ль хочет показать?»

Но следить за солдатами было некогда.

— Формы лучше продувай! — крикнул ей Прокоп, показывая на шланг.

Лёдя кивнула и отдалась работе. Стало совсем повадно. И потому, что вскоре подойдут гости, будут смотреть, как она работает, и потому, что все слушается ее — полуформы, упругая струя воздуха, железная рука, что сталкивает собранную форму на конвейер.

Она даже не заметила, когда солдаты очутились рядом.

Молодые, в шинелях с погонами, перетянутые ремнями, в шапках-ушанках, они сдались Лёде похожими друг на друга. Но, присмотревшись, она неожиданно узнала среди них Севку. Он стоял возле отца и улыбался.

— Борются они за высокое звание успешно,— долетел голос Кашина-старшего.

— Успешно? — несерьезно, как про игру, переспросил Севка.— Что ты говоришь? Молодцы!..

На минуту прервали работу, познакомились.

Когда снова пустили машины, Севка, все так же улыбаясь, вскочил на помост к Кире и обнял девушку за плечи. Она застеснялась, сбилась с ритма. Это возмутило ребят. Трохим Дубовик остановил свою машину и уставился на Севку, собираясь что-то сказать. Но его опередил Прокоп:

— Убери руки, Кашин, и слезь с мостка!

Севка перебросился взглядом с солдатами и остался на помосте.

— Алё! Кира, скажи ему! Мы же одноклассники. Я, собственно, и поцеловать имею право.

Сложив губы трубочкой, он дурашливо потянулся к девушке.

— Слазь! — на более высоких нотах повторил Прокоп, и лицо его стало грозным.

Разводя руками, будто недоумевая, за что такая немилость, Севка пружинисто соскочил с помоста и вернулся к отцу. Щеголеватым движением согнал назад складки под ремнем и поправил ушанку. Эта демонстрация взорвала Прокопа. Но негодование его обратилось не на Севку, а на Кашина-старшего. И чтобы хоть чем-нибудь досадить ему, он вышел в пролет и жестом показал на машины.

— Что же это делается, Никита Никитич? Кое-кому — двадцать первый мост, а нам — ступица? Димина права —это несправедливо!

— Погоди, Свирин!.. Потом разберусь…— торопливо пообещал Кашин, требуя взглядом от сына, чтобы тот перестал позировать и ломаться.— Гости вон намерены встретиться с вами вечером. Договоритесь-ка лучше на пользу дела…

Когда они ушли, Лёдя, в тот момент просто влюбленная в бригадира, чуть не присела от наплыва чувств. Обхватив себя крест-накрест за плечи и сжав, похвалилась:

— Ай да мы! Ай да Прокоп!..

Однако перед обеденным перерывом что-то, напрягшись, неожиданно шевельнулось в ней. Пораженная, Лёдя замерла и со страхом прислушалась: повторится или нет?

Ее испуг как-то передался Кире. Выключив машину, пугаясь смертельной бледности подруги, она подбежала к ней.

2