Весенние ливни

— Сто тысяч! — будто удивился он сам.— А помните, с чего начинали? С расчистки руин. А это хуже, чем с голого места. Даже сомнения берут, что так было. Некоторые, когда говоришь про это, за красивое словцо принимают. А помните, как с собой на октябрьскую демонстрацию первые машины взяли? Мне тоже не больно верилось, что мы их сами сделали. И вот, пожалуйста! Юбиляр! Тяговитый, неприхотливый. Он и легче у нас стал, и поднимает на тонну больше. Но все равно уже смены ждет. Новая жизнь — новые машины!..— Михал выпрямился, вскинул голову.— Ну, известно, и новые люди. А в связи с этим вот что хотелось бы еще сказать: каждому, кто не желает в хвосте плестись, придется за себя бороться. Коммунизму нужны не только грузовики да самосвалы!..

Когда директор под аплодисменты объявил, что стотысячный юбиляр передается горнякам Кривого Рога, и митинг закрыли, Лёдя, Кира, Евген, Прокоп выждали, пока на площади поредело, и двинули назад в литейный. По дороге к ним присоединились Тимох, Жаркевич, Дубовик.

— Ну и как я говорила? — поинтересовалась Кира, улыбаясь всем по очереди. Она еще жила своим выступлением: в памяти ее всплывали то одна, то другая сказанная фраза.

— Сносно,— невесело пошутил Тимох и зашагал рядом.

— Мы вместе с Прокопом писали.

— Потому и сносно…

Он был чем-то удручен и одновременно словно недоумевал — силился и не мог что-то понять.

— Давайте соберемся под вечер,— все же предложил он,— побродим по улицам, споем. Все равно сегодня гулянье.

Еще возле трибуны, слушая Киру, Лёдя неожиданно почувствовала себя счастливой. Сдалось, даже посветлело вокруг. Внимание привлекло далекое кучевое облачко. Залитое солнцем, с фиолетовым днищем, оно плыло, как под парусом. И Лёдю потянуло в дорогу, в белый свет, к людям, которые стали дороже и необходимее. Это чувство продолжало жить и теперь.

— Давайте! А послезавтра в город закатимся. Чем мы хуже других? — поддержала она и вдруг поняла, что Тимох терзается и быть настороженной в отношениях с ним несправедливо, глупо. Неразумно уже потому, что он действительно хороший, верный друг. Хотя… хотя у приязни и любви свои законы…

Все заговорили, наперебой предлагая, как лучше провести вечер. Молчал лишь Евген — он был занят. Предстояла ночная работа, но Евген не завидовал остальным.

2

Сизоватая полумгла, дома напротив порозовели, и Евген догадался — восходит солнце. Он распахнул окно, высунулся по плечи. В самом деле из-за небосклона показалось солнце — большое, рыжее. Когда-то в детстве ему чрезвычайно хотелось посмотреть, как оно поднимается из-под земли, но он всегда просыпал. Солнце показалось только наполовину, и на него можно было еще смотреть. Но интересно — не грея, оно сдавалось очень горячим, даже жарче, чем тогда, когда стояло в зените, и одновременно было более добрым, близким.

Евген подождал, пока оно поднялось над горизонтом, хотел снова сесть за стол, но вспомнил Раю и подошел к зеркалу. Увидел усталое, давно не бритое и, как почудилось, вытянувшееся лицо. Однако это не огорчило Евгена. Наоборот, показалось любопытным, и он хитро подмигнул себе.

Несколько дней Евген все свободное время проводил за столом. Вечерами заявлялся Алексеев, и тогда они, без конца куря, вдвоем ломали голову над чертежами. Рая тоже обычно коротала время с ними и, сидя поодаль, на кушетке, читала книгу или конспекты. О ней забывали, но она ничем не напоминала о себе и уходила домой поздно,— таким образом, она как бы служила Евгену.

Это не особенно нравилось Арине: преданность девушки, по ее разумению, должна была быть также девичьей, скромной.

Вот и сегодня... Закручивая волосы на затылке, она вошла в комнату и спросила:

— Когда разошлись, а?

— Во втором часу. Доброе утро, мама,— поздоровался Евген.— Чего вы так рано встали?

— А Рая? — не дала ему Арина перевести разговор на другое?

— Зачем вы волнуетесь?

Он думал, что мать подойдет к нему, поцелует в голову и, как всегда, заставит сейчас же лечь в постель. Но Арина только вздохнула.

— Девчатам достоинство не худо бы иметь. Что-то свое передавать вашему брату. А что получается? Чего она сидит с вами? Как ей не совестно?

— Оставьте это, мама.

— Тебе, может, и приятно, но разве позволено так? Цели сама не понимает, намекни ей. Ну ложись быстрей, разбужу.

Евген послушно юркнул в постель, закрыл глаза и лишь тогда почувствовал, как устал. Вышло так, что он лег на спину, но не хватило уже сил повернуться на бок, хотя знал — может захрапеть. Несмотря на ревнивый выговор матери, на душе было хорошо. «Пускай себе поворчит…» Ниточка мыслей исподволь рвалась, а ощущение чего-то хорошего жило. Однако вскоре и это отдалилось, и на миг перед глазами встало восходящее солнце — огромное, рыжее.

До гудка Евген обошел плавильный участок, поговорил с вагранщиками, тельферистками, заглянул к механику. Алексеев собирался в цех, и они встретились на пороге кабинета. Посмотрев на небритого Евгена, остановившегося в темном прямоугольнике дверей, Алексеев засмеялся.

— Вот это напрасно. Борода, брат ты мой, в нашем деле не помощник! Снова не ладится что-нибудь?