Читаем Вещи, которые я не выбросил полностью

Вещи, которые я не выбросил

Марцин Виха

– По-моему, – я пытаюсь защитить маму, – она всё понимает, только ей больше не хочется отвечать.

Мне легче от мысли, что она просто больше не хочет говорить. Что она контролирует ситуацию. Как и всегда.

– Усталость от болезни? Да, такое случается, – соглашается врач. – Но вы же понимаете, правда?

– Понимаю.

– Она уходит, – уточняет врач. – Мама уходит, понимаете?

– Да.

– Это уже началось. Понимаете? Это началось. Понимаете? Это.

Снова приезжает «скорая». Три мужика. Много красного гортекса. Повизгивающие носилки на колесах.

– А я вас знаю, – говорю. – Вы были у нас прошлым летом. Еще рассказывали о своем отце.

Врач отводит глаза. Возможно, им запрещено рассказывать о том, как умирали их родители. Или он не хочет, чтобы остальные узнали.

– Мне нужно последнее заключение из больницы. Заключение. У вас есть заключение? Паспорт, пожалуйста. Я сделаю укол. Измерю температуру. Давление.

Страшно.

– Можем госпитализировать, – говорит тот, которого я не знаю. – Можем госпитализировать, если хотите.

– Нет, не хотим.

– Тогда поставьте крестик в этой клеточке, «согласия не даю», подпись.

Врач, который кормил своего отца сперва с ложечки, а потом из соски, подает мне знак. Он кивает (правильно делаешь).

– Все равно ни в одной больнице ее не примут, – замечает он вполголоса.

– Еще здесь подпись. И здесь.

– Мы никуда не едем, – говорю я матери.

Аппарат с морфием урчит.

– Пан Марцин, она так страшно стонет, – говорит сиделка.

Ни о чем не волнуйся.

Ну всё. Ну всё. Ну всё.

Не злись больше. Не волнуйся. Не бойся.

Всё. Всё.

Я люблю тебя.

Все тебя любят. Все тебя любят. Все тебя любят. Все тебя любят. Все тебя любят.

Не волнуйся больше. Не злись.

Не бойся.

Я уже знаю. Я уже понимаю.

Не бойся.

– Я оставлю вам номер телефона. Если это произойдет до шести утра, позвоните им. В ночную службу.

Я звоню на следующую ночь. Звоню в четыре. Спустя два часа («Мы приедем через два часа, это время для вас») появляется молодая женщина. На ней светоотражающая жилетка с надписью «Врач».

– Это ваш последний вызов?

– Да.

Ночная служба. Но сейчас уже утро, и больше ничем нельзя услужить.

Врач оставляет какие-то бланки. Сиделка звонит на родину. Потом выходит. Я остаюсь один. Я остаюсь один с телом. Не смотрю в ту сторону.

Грохот первых трамваев. Я чувствую спокойствие, какое наступает, когда мы смотрим на завершенную работу, потребовавшую от нас огромных усилий.

– Well done, мама.

– Yes.

Катафалк стоит возле дома. Бордового цвета («Чтобы никому не было грустно», – сказала бы мама). Сбоку логотип. Веточка и надпись на латыни.

Водитель закрывает дверцу. Мне вдруг приходит в голову, что, наверное, нужно дать ему какие-то деньги, чаевые или взятку, что тут должно быть какое-то правило, о котором мне никто не сказал.

Мужик опускает стекло.

– Подождите, – говорю я и протягиваю ему пятьдесят злотых. И прошу (мне кажется, я обязан что-то сказать): – Только чтобы не трясло.

Потом – ничего. До того дня, когда мы заходим в ее квартиру, чтобы занести два ящика вина, минеральную воду и сок для поминок – теперь говорят: «обед» или «зайдите после похорон».

В воздухе еще висит сеть Wi-Fi. Соседи видят название в своих телефонах и планшетах – но отныне только я знаю, что это имя собаки, которая была у нее в детстве. Как звучала волшебная формула? Конечно: это была не дворняга, а такса, помесь с водолазом. С перепонками между пальцами.

Нужно проветрить. Нужно выключить модем. Нужно избавиться от вещей. Куда-то позвонить. Дать объявление. А потом жить дальше.

И еще:

Открытые пачки кофе держать в холодильнике.

Отрезать кончики у бананов.

Не жалеть чеснока для салата.

Время от времени резать в глаза правду-матку. Не всегда, но достаточно часто, чтобы нас остерегались.

Вот и всё.