Весна умирает осенью

«Осип, родной мой, целый год… бесконечный, невыносимый год я жду от тебя вестей. Куда я только не обращалась, но все без толку.

От тех, кто решился вернуться в Россию, новостей нет. До сих пор ни один из наших общих знакомых, собиравшихся проводить родителей и вернуться во Францию, назад не приехал. На днях на собрании патриотической ассоциации рассказывали об одной «возвращенке», которой удалось попасть во французское посольство в Москве. Говорят, она чудом ускользнула из рук агентов советских спецслужб, дежуривших в машине возле здания диппредставительства. Французы накормили ее и оказали содействие – ведь она была одна из немногих, кто ухитрился сохранить французский паспорт. В СССР это лишило ее всех привилегий, даже продуктовых карточек… С ее слов репатрианты обязаны были обменивать паспорта на советские бумаги и теперь не имеют права выехать из Союза. Господи, Осип, неужели это так?

А вчера один из наших получил от брата, отбывшего вслед за тобой, новогоднюю открытку. Точнее, фотографию. Текст на обороте был оптимистичным, но странно обезличенным: «Устроился прекрасно, тружусь на благо Родины. Как и обещал, шлю открытку. Обнимаю. Ваш С.»

На картинке была изображена советская семья на фоне сверкающей огнями елки. Все люди на снимке… сидели.

Это был условный знак.

Оказалось, что мать юноши не хотела покидать Париж, сомневаясь, что красному террору положен конец. Но парень утверждал: после победы в войне страна переродится, и рвался уехать. Тогда они договорились, что он найдет способ сообщить, как на самом деле там обстоят дела. Написать в открытую он не мог, а потому придумал этот трюк с фотографией уверенно «сидящей» семьи. Как же страшно…

С каждым днем мне все труднее мириться с нашей разлукой. Зоенька растет очень ласковой, спокойной девочкой. Андрей в ней души не чает. За год он не написал ни одной картины – все свое время проводит с ребенком. Когда я вижу их вместе, мое сердце обливается кровью. Мне будет трудно их разлучить, но я все же жду этого дня и молюсь о том, чтобы мы поскорее могли соединиться.

А он как будто что-то чувствует: наверное, потому что физическая близость между нами стала невозможна. Когда он приближается ко мне, я дрожу от отвращения.

Он изводит меня своим благородством, ни о чем не спрашивая. Лишь прячет глаза, молчит. Уж лучше бы признаться во всем, разорвать эти путы! Но он намеренно уходит от разговора, окружая меня заботой и любовью.

Главное, Зоя привязывается к нему все сильнее. Если ей ночью снится кошмар, она вскакивает с постели и бежит к нему в комнату. И он баюкает ее до утра… Так и сидит с ней до рассвета, не смыкая глаз, как старый взъерошенный филин, охраняющий свое сокровище.

Осип, хороший мой, как я жалею теперь, что мы приняли решение ехать. Нам казалось, что в России мы станем для всех недосягаемы, открестимся от прошлого, избавимся от гнетущего чувства вины… Исправим нелепую ошибку судьбы, пославшей мне тебя так поздно. Но этот план обернулся разлукой, и я теперь не знаю, увидимся ли мы когда-нибудь. Как больно мне проживать дни, месяцы, теперь уже годы одной. Смотреть, как взрослеет наша дочь, не имея возможности разделить эту радость с тобой. А вчера я видела тебя во сне: в дымном кружении снега ты улыбался мне так грустно, как будто прощался…»